class="empty-line"/>
V
Красавин целый день занимался делами стройуправления, к вечеру съездил на дом и затем позвонил Хохрякову: завтра часов в десять заедет за ним. Хохряков ответил, что уже обещал поехать не то четверым, не то пятерым.
Назавтра Красавин нашел Хохрякова только в два часа дня в каком-то доме какой-то неведомой организации, то ли Геологостроя, то ли Трансстроя, усадил в свой «газик» и повез на свой десятый дом. Коньяк на всякий случай лежал у него под сиденьем.
В красавинском «газике» Хохряков сел, не дожидаясь приглашения, на переднее, более удобное сиденье, развалился, расстегнул пальто и пиджак, вывалил живот, устало отдуваясь и сопя. Расстегнул ворот рубахи, почесал волосатую седую грудь. Был он раздражен, кривил большой сизый рот, скалил зубы.
— Много зарезал сегодня людей, Иван Иванович? — игриво приступил к нему Красавин, с заднего сиденья.
— Почти всех. Одному подписал, — прохрипел Хохряков. — Я вас теперь вот как зажму! — он показал огромный кулак, из которого, казалось, сейчас брызнет и побежит струйкой чей-то алый сок.
— Да зачем зажимать, Иван Иванович? Все под одим богом ходим.
— Все, — подтвердил Хохряков, колыхаясь на сиденье, ласково похлопывая пальцами по животу. — Что, Красавин, тебя пожалеть надо?
— Пожалеть, Иван Иванович, пожалеть — в последний раз. А уж потом — жмите на полную! — Красавин легонько рассмеялся.
— Гхэ-э-э, — тоже зашелся смешком Хохряков. Потом вдруг резко обернулся, глянул в упор холодными, бесцветными глазами, покачал толстым пальцем: — Нет, Красавин! Халтура не пройдет, зря деньги на ресторан ухлопал, — и опять устало повернулся вперед и развалился удобней.
«Знаем мы вас, — подмигнул ему в спину Красавин. — Покуражишься — и подпишешь».
В доме вовсю еще работали: подкрашивали, подбеливали. Красавин семенил впереди Хохрякова, распахивая перед ним двери.
— Вот видите, Иван Иванович, работаем еще, не стыжусь показать. Все ваши замечания устраняем.
Хохряков прошел несколько квартир. Остановился.
— Что ты мне опять эти сопли показываешь!
— Иван Иванович! Да ведь почти все переделали! — с отчаянием, с мольбой в голосе простонал Красавин.
— Да ты хоть вверх ногами дом поставь, а щели в окнах как были, так и остались. Штукатурку переделали, что шелушилась, а побелка? Одна стена так, другая — этак. Перебелить все! Пятна купоросом вывести. Отмостку позади дома так и не переделали. Стойки под козырьками на входах сикось-накось. Вы что, маленькие? Тыкать носом в каждую щель?
Красавин совсем упал духом.
— Ну хорошо, Иван Иванович, исправлю я это — а завтра вы новые замечания найдете? Этому же конца не будет!
— Найду — переделаешь. А ты что хотел — сам мне указывать?
— Ладно, Иван Иванович, сделаем и это. Завтра к вечеру снова заеду.
Красавин отвез Хохрякова в его контору, где его тут же перехватили, а сам вернулся, собрал всех — начальника участка, прораба, мастеров, бригадиров, сделал им внушительный «разгон», объяснил положение со сдачей и заставил всех работать сегодняшний и завтрашний день в две смены, сам прошел по всем квартирам, сам расставил людей, дважды — в девять часов вечера и назавтра в обед — приезжал проверять выполнение и только после ого поехал за Хохряковым.
Хохрякова не было. В вестибюле его конторы толклись такие же мученики, как и Красавин — начальники стройуправлений, главные инженеры, заместители начальников — люди большей частью знакомые между собой: если не работали когда-нибудь вместе, то обязательно встречались раньше на совещаниях, заседаниях, комиссиях, коллегиях. Одни приезжали, другие уезжали, третьи просто сидели на диванчике у журнального столика и курили, чтобы передохнуть четверть часа в покое, перекинуться парой слов с коллегой. В общем, в конце каждого квартала и месяца здесь образовывался небольшой летучий клуб обмена мнениями и новостями.
Всем нужен был Хохряков, и никто не знал, где он есть.
— Опять, поди, кто-нибудь поит, — сказал длинный молодой человек, нервно куря сигаретку. Он стал появляться здесь недавно, был задирист и еще слабо ориентировался в обстановке.
Хохрякова в этой среде знали очень хорошо и передавали из уст в уста более молодым легенды о нем — о том, что ни одна компания с ним не обходится без того, чтобы он не читал стихов и не плясал «цыганочку», причем и то и другое, согласно легендам, он делает мастерски, или о том, что он любит подписывать акты весной — на лужайке у ручейка, летом — на песке у реки, осенью — где-нибудь у костра с шашлыком, а зимой — только в хорошем ресторане, причем по поводу каждой такой ситуации обязательно существует анекдот, и в каждом анекдоте Иван Иванович обязательно оказывается в конце концов или хитрец, или молодец; про то, как его в лесочке грибами обкормили до дикого расстройства желудка и он за сутки похудел вдвое, а потом этих ребят видеть не желал; работает начальник, а документ у Ивана Ивановича подписать не моги, посылай подставного, и пожаловаться нельзя — знает узкий круг и посмеивается в рукав, в том числе и сам Иван Иванович, а пожалуйся — и разнесут по всему городу, и считай, накрылась карьера — в глаза засмеют. Или как Иван Иванович заказал одному достать холодильничек среднего класса, а тот, чтобы уважить, перестарался — достал новейший ЗИЛ, сам доплатил, сам привез, а Иван Иванович ему: «Помоги занести, у меня радикулит», и тот на четвертый этаж эту громадину пер вдвоем с шофером, оба маленькие, слабосильные, а Иван Иванович сзади все четыре этажа помогал советами, и ему хоть бы что, а тот с тех самых пор с радикулитом замучился и проклинает Ивана Ивановича.
— Но это же безобразие! Договорился с ним, а его нет, — все волновался молодой человек, взглядывая на часы и докуривая третью сигарету подряд.
— Привыкнешь, — успокоили его.
— Говорят, его угощать надо, а я не умею, — опять сказал молодой, досасывая окурок до фильтра.
— Какие твои годы? Научишься, — опять успокоили его.
— Я его вчера укачал, как верблюда, — сказал Красавин, — а все равно не подписал.
— Ну, это уж совсем наглость, — отозвался кто-то.
— Старичье придумало эту дурацкую традицию, а мы —
