отдувайся. Чихал я на традицию, — возник еще один молодой, с этаким чеканным профилем, но уже стреляный — Красавин уже не раз видел его здесь. Из очень деловых.
И тут началось вроде как совещание, в котором приняли активное участие все присутствующие.
— Вообще, пора бы уж, в самом деле, положить этому конец — ни в какие рамки не лезет. Наглеет и наглеет с каждым днем.
— Ведь он и взятки берет.
— Да ну! Иван Иванович-то? Не верю, я много лет его знаю.
— Деньгами, может, и не берет, а вот гараж отгрохал — за деньги, что ли? Один — панелей на стены, другой — плиты на перекрытие, третий — ворота.
— Знаем мы про этот гараж. Ну вот ты, строитель, будешь строить себе гараж — что, все покупать по розничным ценам будешь? Да достанешь бесплатно или за полцены: где — брак, где — неликвид, а где и сортовое изделие.
— Большая разница: или себе, или начальнику архстройинспекции.
— Разницы нет — и то и другое подпадает под закон и наказуемо.
— Дело, ребята, даже не в этом, а в том, что распоясался. Матерится при всем честном народе, при женщинах. Да я сам не хочу, чтобы меня кто-то материл, пусть я сто раз виноват!
— Жаловаться на него пора.
— Жалуйся не жалуйся — горбатого могила исправит.
— А чего нам его терпеть? Давно пора свалить. Надоело.
— Ну да, свалишь его, у него со всех сторон связи. Даже, кажется, в Москве, в Госстрое. Как паук в тенетах. Вы все полетите, а он останется.
— Это еще как сказать. Если всем взяться...
— Да написать коллективное письмо в горисполком и горком.
— Я терпеть эти кляузы не могу!
— Чистоплюй.
— Да нет, просто я знаю, как меня донимают эти коллективные письма и жалобы. Они сокращают жизнь человека на двадцать лет. Давали бы в сорок лет пенсию!
— Да как же, ребята, без Ивана Ивановича-то? Не с кем будет ни водки выпить, ни стишков послушать, ни «Цыганочку» сплясать.
— В цирк его, если без него скучно. По воскресеньям будешь на него с детьми ходить, а в будни — работать надо.
— Если ты такой умный, то почему ты только начальник стройуправления? Что, новый, думаешь, лучше будет? К этому хоть ход знаем.
— Хуже не будет.
— А что, в самом деле, молодых мало? Да хоть из нас. В других городах — я вот бывал в командировках, интересовался — молодые способные ребята, а дела идут лучше наших. Уж такой позорной штуки, во всяком случае, нет.
— Давайте, в самом деле, ребята, провернем это дело...
...В тот же день часов в восемь вечера Красавин из дома звонил домой Затулину — докладывал о том, что задание не выполнил — акт по десятому дому подписать не смог.
— Ты что же это? — спросил Затулин. Однако строгости, резкости в его голосе сейчас не было. Красавин, если надо было сообщить что-нибудь неприятное, предпочитал звонить ему часов в восемь-девять вечера, когда Затулин, конечно, после ужина полулежит в мягком кресле, читает газету или смотрит телевизор, а жена или дочурка дает ему телефонную трубку. Тогда у Затулина голос грудной, спокойный и желание поговорить по-товарищески. — Значит, дом не попадет в статотчетность за квартал? Ну-ну... Кроме того, что трест наказываешь, наказываешь еще и себя — не видать тебе ни классного места, ни премий. Уж я тебя тогда закручу на все гайки — удружу по-товарищески. А в чем все-таки дело?
— А черт его знает, ничего не пойму. Моя система, ты знаешь, всегда срабатывала, а тут — его будто подменили. Рявкает, как раненый зверь, — не подступись.
— Положим, вежливостью он никогда не отличался. С каких пор твои уши стали девичьими?
— Дело не в этом. Мои уши, кстати, так залиты грязью, что, наверное, уже не отмоешь. Но выслушивать просто так, без компенсации — я ведь не мальчик, не простофиля какой-нибудь, не бич с помойки, я все-таки начальник стройуправления. Но дело, опять же, не в этом. Мне все время кажется, что он ждет от меня в лапу, что сунь я ему сотнягу — и все поедет как на мази. Знаю — плохой дом, согласен — принимать его нельзя, но ведь сходили с рук дома и хуже. С коньяком, с водочкой, но сходили! Я понимаю: выпить в ресторане и съесть цыпленка со служебным лицом — нехорошо, конечно, но это наши ветхозаветные нравы, или как их там называть. Это объяснимо. Не обмыть новую вещь — скупым можно прослыть на весь свет. Но взятки — позвольте, я не настолько еще опустился. А знаю, кое-кто из наших сует ему...
— Интересно, кто это?
— Хм... Извини, но стукачом я у тебя работать не собираюсь. Ты уж сам такие дела секи. Я только предупреждаю, как бы нам вместе с Хохряковым не вляпаться — клеймо на всех ляжет, если вдруг всплывет...
— Мда-а... Ты что-нибудь предлагаешь или просто так?
— Что я могу? Знаешь, когда зубы болят и флюс развозит по всей щеке? Опухоль может и до носоглотки дойти, и до глазных впадин, и до мозга. Так вот зубодеры в таких случаях удаляют больной корень.
— Что это ты мне говоришь? Какой корень? Не темни — кого ты имеешь в виду?
— Того самого, о котором мы говорили.
— Но ведь так можно договориться черт знает до чего. Такие корни растут крепко.
— Но и тебе грех жаловаться. Управляющий трестом, депутат горсовета, член постоянной комиссии по строительству при горкоме... Это не мне, мелкой шавке, лаять.
— Потом — что мне до него? Не я дома сдаю, а вы. Мое дело — вас погонять, чтоб на ходу не спали.
— Хорошо, тогда я сам буду. Есть тут инициаторы из молодых, большое желание испытывают спихивать зачервивевших стариков, примкну к ним. А то черт знает до чего можно докатиться с такой жизнью. Но если уж под него потом начнут крепко копать, могут и до тебя докопаться.
Затулин долго молчал — что-то соображал.
