языка, справедливо полагая, что со временем Россия станет важным мировым фактором.
Подводя итог тогдашнему развитию русской общественной мысли, основоположники научного коммунизма с гордостью говорили о народе, выдвинувшем «двух социалистических Лессингов» — Добролюбова и Чернышевского. С надеждой обращали они свой взор к тем, кто наследует их революционный дух: «Среди молодого поколения русских мы знаем людей выдающегося теоретического и практического дарования и большой энергии».
Ваш любимый герой — СПАРТАК, КЕПЛЕР
Конечно же, Маркс не мог назвать лишь одно из этих имен — бесстрашного предводителя античного пролетариата или великого астронома, как всю жизнь не мог он разделить в себе ученого и революционера.
Ему, разумеется, должен был импонировать благородный мученик науки Иоганн Кеплер, сын немецкого трактирщика и деревенской «колдуньи», дерзнувший стать «законодателем неба». Свое пятикнижие «Гармонии мира» и другое важнейшее произведение — «Сокращение коперниковой астрономии» он создавал в тягчайшие годы скитаний, когда хлеб насущный приходилось добывать случайными заработками.
Великий еретик был гоним в своем неблагодарном отечестве — как понятно это Марксу! — но лестные иноземные предложения, сулившие ему благополучие вместо мучительного поиска научных истин, он решительно отвергал: «Я привык везде и всегда говорить правду…» Его творения палач казнил на костре — как три века спустя это делали фашисты с книгами Маркса, — а сам Кеплер, подаривший человечеству миры, умер с семью пфеннигами в кармане.
Судя по всему, Маркса восхищает в Кеплере не просто знание жизни, а проникновение в тончайшие сферы науки; не просто человеческая терпимость, а многотерпие ученого в поисках несчетных доказательств; не просто бесстрашие перед лицом противника, а дерзновенная смелость в гипотезах перед лицом, казалось бы, неоспоримых истин — словом, не просто человеческое подвижничество, а подвиги на поприще науки, решительно раздвигающие «горизонты» вселенной.
Астрономия, как и математика, — предмет особых пристрастий, излюбленных увлечений Маркса. «Пользуясь случаем, — скажет он, оторванный болезнями от рабочего стола, — я, между прочим, опять немного «подзанялся» астрономией…» И обрушит на Энгельса целый каскад имен, доводов, идей.
«Тут я хочу упомянуть об одной вещи, которая для меня, по крайней мере, была нова, но которая тебе, быть мржет, была уже знакома раньше. Ты знаешь теорию Лапласа об образовании небесных систем и как он объясняет вращение различных тел вокруг своей оси и т. д…». Затем представит другу «одного янки», который «открыл своего рода закон различия во вращении планет», и коротко изложит суть этого открытия, припомнит несколько остроумных замечаний старика Гегеля по поводу «внезапного перехода» центростремительной силы в центробежную и подведет мысль к тому, что Ньютон своими «доказательствами» ничего не прибавил нового к Кеплеру, у которого есть «понятие» движения… А узнав от Энгельса, что история с законом различия во вращении планет для него нова и что он сомневается, достаточно ли это доказано, Маркс готов тотчас устремиться в Британский музей, разыскать оригинальную работу и представить другу все подробности.
Астрономические этюды не редкость в эпистолярном наследии Маркса. Он с превеликим удовольствием может просвещать голландского дядюшку Лиона Филипса относительно «темноты мирового пространства» и припомнит, как еще у «доблестного Эпикура» обнаружил он разумную мысль об изгнании богов в интермундии — необитаемые пространства мира. Он может с юношеским азартом, вплоть до пари, спорить о характере небесного светила. Например, какой-нибудь Ариадны, разыскивать ее в таблицах и доказывать, что «эта девица, во всяком случае, на небе имеется». Конечно, больше всего он дорожит новым словом в астрономии, тщательно выверяя его авторитетными данными науки.
Что же касается имени Спартака, то оно в этом ответе совершенно закономерно. В доме Марксов умеют чтить доблести борцов за свободу, одинаково поклоняясь и героям истории, и благородным подвигам мужественных современников. Элеонора, например, считает своим любимым героем прославленного Джузеппе Гарибальди. Лаура называет романтического Шелли. А старшая из сестер, Женни, отдает предпочтение народному трибуну Гракху. Кстати, и Маркс с глубокими симпатиями относится к мужественным древнеримским героям Тиберию и Гаю Гракхам. Он даже обещал дочерям написать драму на сюжет их трагической и величественной судьбы.
Женни была личным другом многих выдающихся революционеров прошловековой Европы, для которых всегда гостеприимно были открыты двери отцовского дома. Вспомним знаменитую фотографию: Маркс со старшей дочерью — в глаза бросается несколько неожиданный для такой семейной фотографии строгий крест на темном платье девушки. Этот подарок олицетворял символ польских повстанцев. После расправы английского правительства над восставшими ирландцами она стала носить крест на длинной зеленой ленте, служившей ирландским фениям национальной эмблемой.
В Марксовых трудах мы не найдем о Спартаке ни обширных исследований, ни развернутых размышлений. Ееть, пожалуй, одна будто случайная, но очень важная запись — живой след характерного эпизода.
…Это происходит в ту самую зиму, когда Маркс собирается в поездку по Германии. Помимо работы — изнурительные преддорожные хлопоты, какая-то беготня, сутолока — и, как всегда, он ищет прибежища от устали в каком-нибудь неожиданном чтении и снимает с полки томик римской истории. «Зато по вечерам, — делится он с Энгельсом, — читал для отдыха Аппиана о гражданских войнах в Риме, в греческом оригинале». Книгу он находит «очень ценной» прежде всего потому, что автор «старается докопаться до материальных основ гражданских войн». Но больше всего Маркса восхищает вот это место из Аппиана — о Спартаке.
Лондон. Митинг в Сент-Мартинс-холле.
Карл Маркс и Фридрих Энгельс — вдохновители, организаторы и вожди I Интернационала.
«…Сначала против него был послан Вариний Глабр, а затеям Публий Валерий. Но так как у них было войско, состоявшее не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом, — римляне еще считали это не настоящей войной, а простым разбойничьим набегом, — то римские полководцы при встрече с рабами потерпели поражение. У Вариния даже коня отнял сам Спартак. До такой опасности дошел римский полководец, что чуть не попался в плен к гладиаторам. После этого к Спартаку сбежалось еще больше народа, и войско его достигло уже 70 000. Мятежники ковали оружие, собирали припасы.
117. Римляне выслали против них консулов с двумя легионами. Одним из них около горы Гаргана был разбит Крикс, командовавший 30-тысячным отрядом. Сам Крикс и две трети его войска пали в битве. Спартак же быстро двигался через Апеннинские горы к Альпам, а оттуда — к кельтам. Один из консулов опередил его и закрыл путь к отступлению, а другой догонял сзади. Тогда Спартак, напав на них поодиночке, разбил обоих. Консулы отступили в полном беспорядке, а Спартак,
