маленький сверток. На ладонь Сураджу скользят жемчужины.
— И что мне с ними делать? — спрашивает он. — Надеть на работу? Меня не поймут.
— Продай их, — говорит она, продевая голову в тунику и поправляя рукава. — Добавь деньги к своим накоплениям. Тогда мы быстрее окажемся в Лахоре.
— Я теперь работаю.
— Как будто никто не заметил! Ползешь на койку, охаешь — то болит, се болит. Продай и избавь нас от своих жалоб.
— А Май?
— Она еще ни разу меня о них не спрашивала. А мы скоро уйдем.
Она видит, что не убедила его, и продолжает:
— Они мне даже не нравятся. Белый не мой цвет.
— А какой твой? — спрашивает он, чтобы ее умаслить.
— Красный, — говорит она, подумав. — Может быть, розовый. Да, бледно-розовый. Купи мне в Лахоре розовых драгоценностей.
— У тебя уже есть одна дивная розовая драгоценность, — говорит он, и она возмущенно разворачивается к нему спиной.
29
Какую-нибудь одежду. Две пары хватит. Зеленый хлопок, а на случай холодов клетчатую саржу. И свадебную шаль. Ее она точно не оставит. Хотя много брать с собой не стоит. Они должны продвигаться быстро. Идти придется всю ночь. «Они сбегут прекрасной лунной ночью и исчезнут в серебряном чужом краю». Кто произнес эту фразу, Мехар не помнит. Наверное, кто-то из родных. Отец? Свечи. Да. Нож. Фрукты. Припрятать несколько роти от ужина. Завернуть в шаль. Так что да, шаль взять надо. Идти им далеко. Он тоже может закутаться в шаль. Или покрыть голову одеялом. Он замерзнет. Или нет? Масло, растереть ему ноги. Столько идти. Пока не окажемся там. Найдет ли он работу? Новая жизнь. С ним. Только с ним. Ну и характер у него. Но я знаю, терпеть не нужно. Нужно управлять. И он говорит такие прекрасные слова, что я готова умыть лицо пылью у его ног. Его прикосновение как молния. Розовая драгоценность! Свадебные драгоценности. Сундук Май. Если б только. Как бы они помогли в Лахоре. Как достать ключ, как достать… Небольшую сумку. Можно начать складывать все эти вещи в хижине (или поближе, в поле?), чтобы в нужный день были под рукой. Боже, господи, защити нас. Дай мне уйти отсюда незамеченной. Я завернусь в шаль, он — в одеяло, мы выйдем на дорогу и уйдем прочь из этой деревни. Прочь, прочь, прочь. Прошу, защити нас. Яви нам милость.
— Ты его сейчас угробишь, — говорит Гурлин, и Мехар с извинениями достает фитиль из растопленного жира. — Много мечтаешь последнее время.
— Я работаю. Не приставай ко мне.
— Работаешь? — ехидно переспрашивает Гурлин. — Теперь это так называется?
— Хватит уже! — вмешивается Харбанс и умоляюще продолжает: — Давайте просто заниматься делом. Пожалуйста!
Мехар снова опускает фитиль в жир. Но подумав, что скоро оставит сестер, а еще потому, что ее гложет чувство вины при виде Гурлин, она спрашивает:
— Ты сама-то как? Помочь чем-нибудь?
— Мерзкие твари, — отзывается Гурлин.
Она лежит на чарпое, приложив листья мяты к рукам, где осы ужалили сильнее всего.
— Как ты все время на них нарываешься?
— Чтоб они сдохли, — говорит Гурлин, рука у которой трясется, и смотрит, как Харбанс просеивает чечевицу.
Все стихло, и они лежат в кроватях, но дверь вдруг открывается почти без стука. Они разом садятся, а Гурлин встает, как будто ожидала визита Май в такой час. На стену кидаются тени: Май держит фонарь.
— Я узнала про ос, — говорит Май. — Как сейчас? Все по-прежнему?
— Да. По-прежнему.
— Ну, — говорит Май, поворачиваясь к выходу, — сама виновата.
30
Полуденная спячка прервана богатырскими ударами в ворота. Перед грубо разбуженной Май стоят пятеро вооруженных мужчин.
— Ну и? — невозмутимо произносит она.
— Я хочу говорить с хозяином.
— Так говорите.
Братья выносят стулья, стол, и главарь садится, широко расставив ноги и угнездив между них винтовку — ствол покоится у него на бедре. У главаря итальянские усы, загнутые и напомаженные до блеска, и легчайшая бородка, точно его голову поддерживает тоненький гамак. Глаза продолговатые и яркие, ресницы как у женщины. Изящное лицо. Только в руках есть что-то грубое: твердые желтые шишки на ладонях, под самыми пальцами. Винтовка действительно выглядит тяжелой. Зовут его, как известно всему штату, Тегх Сингх.
— У тебя наблюдательные сыновья, — говорит Тегх Сингх, ставя на стол чайный стаканчик.
— Берут пример с меня, — отвечает Май.
Она тоже сидит, расставив ноги, руки уперты в колени, локти в стороны, как ручки у чайника, и вертит в зубах соломинку.
— Наблюдательность — это хорошо. Следить, задавать вопросы. Так и развиваются идеи.
Он милостиво улыбается Сураджу.
— Именно идеи делают революции. И эту сделают идеи.
Сурадж переводит взгляд на ласковое небо. Он не хочет встречаться глазами с этим человеком и заводить с ним разговор. Эта борьба, эта битва не для него, ему нет до нее дела, ему всего двадцать лет, и он еще ни разу не сталкивался с белыми.
— Пурна сварадж, — продолжает Тегх Сингх. — На меньшее мы не согласны. Полное самоуправление. Потребует времени, но немного. Я уже слышу дыхание новой Индии. Я слышу, она ждет, чтобы мы подняли ее на плечи, высоко к свету. Мы пойдем на жертвы. Кто-то из нас погибнет в битве. Но все мы должны быть готовы нести свою ношу.
Хорошо затверженная речь, судя по всему. Джит показывает Мохану три пальца, тот быстро уходит, возвращается с маленьким коричневым свертком и передает его Май.
— Трое сыновей, — говорит Тегх Сингх. — Может, один пойдет вместе с нами? Вступит в борьбу? Мы готовим атаку, и, скажу тебе честно, мать, люди нам нужны больше, чем деньги.
— Я не собираюсь отдавать сыновей. По крайней мере сейчас, — говорит Май, с улыбкой глядя на своих мальчиков. — А от денег только дурак откажется. Ты же не таков? Пусть это поможет делу.
И она передает ему банкноты.
— Все послужит делу, — произносит он слишком серьезно, и Сурадж подавляет смешок.
Они ожидали его прихода, как и все остальные. В деревне только и говорили, что о великом Тегхе Сингхе, который ходит по городу и вокруг и собирает средства для нападения на британцев. Средства и людей, судачили жители. Так что лучше готовьте деньги.
— И где эта новая Индия, про которую он рассказывал? За рекой? — спрашивает Мехар.
— Это просто очередная идея, — говорит Сурадж. — Лучше, когда тебя угнетают свои, чем британцы. Для нас это ничего не изменит.
Они лежат на боку, и Мехар прижимается к нему теснее, щекой между плеч.
— А где мы будем жить
