В этот день она засиделась дольше, чем обычно. Среди книг, ожидающих реставрации, было как раз первое издание «Саги о Ньяле», которую так любили близнецы. Госпожа Хольм открыла ее наугад, зачиталась и дошла до страниц, где Флоси и его люди осадили усадьбу Ньяля и его жены Бергторы. Они поджигают дом, чтобы сжечь сыновей Ньяля, но самому Ньялю, его жене и внукам предоставляют возможность выйти и остаться в живых.
«Ньяль сказал: „Я не выйду, потому что я человек старый и едва ли смогу отомстить за своих сыновей, а жить с позором я не хочу“.
Тогда Флоси сказал Бергторе:
— Выходи, хозяйка! Потому что я совсем не хочу, чтобы ты погибла в огне.
Бергтора сказала:
— Молодой я была дана Ньялю, и я обещала ему, что у нас с ним будет одна судьба.
И они оба вернулись в дом. Бергтора сказала:
— Что нам нужно теперь делать?
— Мы пойдем и ляжем в нашу постель, — сказал Ньяль.
Тогда она сказала маленькому Торду, сыну Кари:
— Тебя вынесут из дома, и ты не сгоришь.
— Но ведь ты обещала мне, бабушка, — сказал мальчик, — что мы никогда не расстанемся. Пусть так и будет. Лучше я умру с вами, чем останусь в живых».
Неспешно, как и подобало, она читала дальше: как погибли Ньяль и его семья, как обнаружили тела Ньяля и Бергторы, не тронутые огнем под укрывшей их бычьей шкурой, а с ними тело Торда, у которого обгорел только мизинец, высунувшийся из-под шкуры.
Тут она задумалась. Ей было грустно. Пока она читала, ей так и чудилось, что Бриско заглядывает через ее плечо и читает вместе с ней, отзываясь на все с присущей ему непосредственностью: «Вот это, я понимаю, мужество! Ох, нет, неужели они это сделают!»
Где он теперь? Сохранил ли свою детскую открытость? Жив ли хотя бы?
Она тщательно протерла очки, снова их надела и встала. Заперла за собой «лазарет» и прошла через пустынный вестибюль к маленькой дверке, известной только ей. За этой дверкой начинался потайной коридор с лестницей, по которому можно выйти в парк позади здания. А оттуда по крутой тропинке она спустится как раз к своему дому. Она уже взялась за ручку двери, когда уловила где-то слева позади себя какое-то движение, словно что-то сдвинулось с места. Ничего существенного, просто неясное ощущение.
Она могла бы пренебречь им и идти дальше. Она оглянулась. И увидела, что одна дверь приоткрыта, тогда как ей полагается быть закрытой. О, всего на несколько сантиметров, не больше, но ей это сразу бросилось в глаза. Дверь подсобного помещения, ближайшего к тележкам. Люди из технической службы держали там инструменты и материалы.
— Есть тут кто-нибудь? — настороженно спросила госпожа Хольм, и ее голос эхом раскатился под сводом вестибюля.
Чуть поколебавшись, она повернула обратно. Подойдя к приоткрытой двери, повторила:
— Есть тут кто-нибудь?
Даже сейчас, не получив ответа, она могла бы прикрыть дверь и на том успокоиться. А уж наутро быстренько выяснить, как это получилось, что дверь осталась открытой. Но она решила все-таки проверить, все ли в порядке, и вместо того чтобы потянуть дверь на себя, толкнула ее. Всего-то и разницы — а это была разница между спасением и гибелью. Но откуда ей было знать? Она вошла внутрь и в третий раз спросила:
— Есть тут кто-нибудь?
Где-то в стороне, заслоненный от нее, горел факел, и свет его падал на двух мужчин, сидевших прислонясь к стене. У обоих были бороды, совсем закрывающие впалые щеки. Длинные грязные волосы свисали до плеч. Ни того, ни другого она раньше не видела. На ее взгляд, это были представители самого дурного общества.
— Кто вы такие? Что здесь делаете?
Ответил ей третий. Он стоял у самой двери, и створка, открывающаяся внутрь, загораживала его. Несомненно, он-то и приоткрывал дверь. Выглядел он куда опрятнее, чем те двое. Треугольное лицо с высокими медными скулами вызывало какое-то тревожное чувство.
— О-о, госпожа Хольм, — протянул он. — Как досадно, что вы нас обнаружили…
— Кто вы такие? — оборвала его она. — Библиотека закрыта. Посторонним запрещено…
Она осеклась. Усмешка ее собеседника говорила яснее слов: его мало волнует, запрещено или дозволено что бы то ни было.
— Как вы сюда вошли? — спросила она.
— А вы, госпожа Хольм, что здесь делаете в столь поздний час?
— Вас это не касается!
— Вы слишком задержались. Мы дожидались вашего ухода так долго, как только могли, но вы нас тоже должны понять, у нас ведь работа, госпожа Хольм.
Ей очень не понравилось, что он знает ее фамилию и вставляет в каждую фразу.
— Я закричу… — пригрозила она.
— Кто же вас услышит, госпожа Хольм? Вы прекрасно знаете, что на километры кругом нет ни души, разве не так? Я бы рад отпустить вас, но вы же поднимете тревогу. Да, очень, очень досадно, что вы нас обнаружили… Ах, ну что бы мне открыть эту дверь на какие-то три секунды позже… Мне, право, жаль…
— Меня ждет муж. Если я в ближайшее время не вернусь, он придет за мной.
— Ваш муж уехал на два дня, госпожа Хольм, он вернется только поздно ночью, и вы это прекрасно знаете.
Так оно и было. Откуда этот человек мог знать?
Ее пробрала дрожь.
— Он, поди, к какой-нибудь цыпочке поехал, нашел себе помоложе, а? — осклабился один из сидящих.
— Как пить дать! — хохотнул другой. — Его понять можно!
— А ну, заткнулись! — прикрикнул главарь.
Последовало довольно долгое молчание. Человек с треугольным лицом, казалось, напряженно размышляет, пытаясь решить трудную задачу; потом он проронил:
— Мне очень жаль, госпожа Хольм, поверьте, очень жаль.
Тут она поняла, что ей грозит смертельная опасность, и удивилась, что не испугалась сильнее. Или, может быть, это и был настоящий страх — эта зыбкость сознания, головокружение, это ощущение внезапного перехода в другое измерение, похожее на сон, как если бы мозг, чтоб не подпустить ужас вплотную, воздвигал вокруг себя защитную оболочку.
— Вы ведь любите книги, не так ли?
— Да, люблю, — еле вымолвила она.
— Тогда вам послужит утешением сознание, что они окружают вас в ваши последние минуты… Ну-ка, вы, свяжите ее!
Те двое встали и подошли к ней. От них плохо пахло — немытым телом и потом. Один заставил ее встать на колени и завел ей руки за спину. Другой стянул веревкой запястья.
— Больно, — простонала она. — Прошу вас… Я ведь вам в матери гожусь…
Он пропустил ее мольбу мимо ушей, и она поняла, что на сострадание рассчитывать не приходится. Ее повалили на бок и связали лодыжки. А конец веревки обмотали вокруг дубовой стойки и закрепили надежными узлами. Она не сопротивлялась. Что толку? Они были вдесятеро сильнее. Кричать тоже не стала. Она была женщиной глубоко верующей. И сейчас закрыла глаза и стала молиться.
