Думаю, здесь, на Фабрике, мы – вакуум, и это замечательно. Мне нравится быть вакуумом; тогда меня оставляют в покое, и я могу поработать. Правда, нам докучают, сюда все время ходят копы, они думают, что мы занимаемся ужасными вещами, – напрасно думают. Иногда нам пытаются расставлять ловушки: одна девушка позвонила сюда и предложила мне киносценарий под названием «Сунь себе в зад», и я подумал, что название просто замечательное; ну, я человек приветливый, вот я и пригласил ее принести сценарий, но он оказался такой грязный, что я подумал, что она, наверно, служит в полиции. Не знаю, может быть, она нас не обманывала, но с тех пор мы ее больше не видели, и меня это не удивляет. Наверно, она решила, что это самый подходящий сценарий для Энди Уорхола. Меня не бесят такие ситуации, но такие темы мне неинтересны, это не то, что я продвигаю здесь, в Америке. Я просто делаю свою работу. Делаю вещи. Не сижу сложа руки. По-моему, это самое лучшее в жизни – не сидеть сложа руки.
Мои первые фильмы с использованием стационарных объектов тоже делались, чтобы помочь зрителю глубже узнать самого себя. Обычно когда идешь в кино, сидишь в мире фантазий, но когда видишь что-то, что тебя глубоко нервирует, начинаешь активнее общаться с соседями по залу. Кино делает чуть больше по сравнению с тем, что могут сделать спектакли и концерты, где надо просто сидеть на месте, а телевидение, думаю, сделает больше, чем делает кино. Когда смотришь мои фильмы, можно делать больше всего, чем при просмотре других разновидностей фильмов: вы можете есть, можете пить, можете курить, можете кашлять, можете отворачиваться в сторону, а потом снова поворачиваться к экрану – фильм никуда не девается. Это не идеальное кино, а просто то кино, которое мне по душе. Мои фильмы – нечто само по себе завершенное, они все шестнадцатимиллиметровые, черно-белые, я сам себе оператор, а в семидесятимиллиметровых фильмах у меня оптический звук, довольно плохой, но мы это изменим, когда достанем нормальный магнитофон для записи звука. Я лично нахожу монтаж слишком утомительным делом. Кинолаборатории – это чересчур вульгарно и сомнительно в их нынешнем состоянии. Фильмы экспериментальные; я их так называю, потому что не знаю, что именно делаю. Мне интересна реакция зрителей на мои фильмы: теперь мои фильмы станут экспериментами в определенном смысле, на тестирование зрительской реакции. Мне нравятся кинорежиссеры нового американского андеграундного кино, по-моему, они великолепны. «Андеграундный фильм» – это фильм, который ты делаешь и показываешь в андеграунде, как в Синематеке кинорежиссеров на 41-й улице. Мне нравятся самые разные фильмы, кроме мультипликационных, – не знаю почему; все нравятся, за исключением мультфильмов. Изобразительное искусство и кино не имеют между собой ничего общего, кино – просто то, что ты снимаешь фотографическим способом; оно существует не для того, чтобы показывать в нем живопись. Мне это просто не нравится, но я не хочу сказать, что это плохо. Меня заинтересовал «Восход Скорпиона» Кеннета Энгера, это странный фильм… с нормальным саундтреком он мог бы стать лучше, как мой «Винил», который отчасти касался той же темы, но был садомазохистским фильмом. «Скорпион» был реальным, но «Винил» был реальным и нереальным, он был просто настроением.
Садизм и мазохизм не вызывают у меня сильных чувств. У меня ничто не вызывает сильных чувств. Я просто использую в качестве своего материала всякие разности, которые вокруг меня случаются. Я не собираю фотографии или статьи в качестве справочного материала. В такой метод я не верю. Правда, раньше я собирал для моих картин фотографии, вырезанные из журналов.
Я очарован миром. Он все равно очень милый, каким бы он ни был. Я одобряю то, что делают все: должно быть, они ведут себя правильно, потому что кто-то сказал, что так правильно. Я никого не стал бы осуждать. Я считал Кеннеди замечательным человеком, но его смерть не вызвала у меня шока: что случилось, то случилось. (Почему это ты сегодня похож на ковбоя, с платком на шее?) Не мое дело судить людей. Я собирался снять фильм про убийство, но так и не снял. Я очень пассивный. Я все приемлю. Я просто смотрю, наблюдаю за миром вокруг. Славко Воркапич[120] только что рассказывал, как снимать фильмы в его манере, вот почему я продал свой абонемент, послушав его первую лекцию в МоМА.
Я собираюсь в ближайшее время снять еще несколько фильмов, на тридцатипятимиллиметровой пленке, – возможно, мою собственную автобиографию. Самый новый мой фильм – «Постель» по пьесе Боба Хайде, которая шла в Caffe Cino, мы применим в нем полиэкран: с одной стороны статичная картинка, двое в постели, с другой – движущаяся, жизнь этих двоих за два года. Все мои фильмы – искусственные, но вообще-то все на свете типа как искусственное; не знаю, где кончается искусственное и начинается реальное. Я без ума от искусственного, яркого и блестящего.
Не знаю, что будет со мной через десять лет… у меня только одна цель – заиметь свой бассейн в Голливуде. По-моему, это здорово, мне это нравится своей искусственностью. Нью-Йорк похож на Париж, а Лос-Анджелес – он такой американский, такой новый и иной, и там все крупнее, и красивее, и проще, и еще оно плоское. Именно таким мне нравится видеть мир. (Джерард, надо бы тебе постричься, тебе эта прическа совершенно не идет.) Не то чтобы я всегда искал некий лос-анджелесский рай; я не позволю Голливуду меня одурачить, я просто делал бы то, что мне всегда нравится делать. Или еще что-нибудь. (О, Дэвид, привет.)
«Моего хастлера» снял я, а Чарльз Вейн давал указания актерам, пока мы вели съемки. Это о стареющем гее, который пытается удержать молодого хастлера, и про двух его соперников, другого хастлера и девушку; все актеры делали то, что делают в реальной жизни, они занимались на экране своей профессией. (Привет, Барбара.) Меня называли сложным, наивным, тонким и искушенным – в одной и той же статье! Они просто вредничали. Высказывания противоречивые, но во мне нет никаких противоречий. Просто у меня нет никаких категоричных мнений о чем бы то ни было. (Привет, РЭнди.) Просто я не имею ничего сказать, а еще я не настолько умен, чтобы каждый день воссоздавать одно и то же, поэтому я просто ничего не говорю. Не думаю, что мнения обо мне что-то значат: ни на одном уровне, ни на разных. Серия о смерти, которую я сделал, была из двух частей: первая – о знаменитых смертях, а вторая – о людях, про которых никто никогда не слышал, но я подумал, что людям иногда следует про них думать: про девушку, которая спрыгнула с Эмпайр-Стейт-Билдинг, или про женщин, которые наелись отравленного тунца, и про тех, кто гибнет в автокатастрофах. Дело не в том, что мне их жалко; просто люди проходят мимо, не особо переживая из-за гибели какого-то безвестного человека; вот я и подумал, что хорошо бы, чтобы этих безвестных вспоминали те, кто в обычной ситуации о них даже не подумал бы. (О, привет, Пол.) Например, я не помешал бы Монро покончить самоубийством; я считаю, каждый человек должен делать то, что хочет, и если это сделало ее счастливее, то ей надо было это сделать. (Здесь что-то горит, по-моему. Разве вы не чувствуете запах?) В кремневых наконечниках стрел, которые я воткнул в Жаклин Кеннеди в серии о смерти, я просто хотел показать ее лицо и ход времени с момента, когда в Джона Кеннеди попала пуля, до момента, когда она его похоронила. Или что-то другое. У Соединенных Штатов есть привычка делать героев из чего угодно и кого угодно, и это просто здорово. Здесь можно делать все что угодно. Или ничего не делать. Но я всегда считаю, что человеку следует что-то делать. Бороться за это, бороться, бороться. (Здесь и правда что-то горит! Дэнни, встань, пожалуйста! Ты горишь! Серьезно, Дэнни, мы уже не шутим. Да встанешь ли ты, наконец? Дэнни, я тебе серьезно говорю, это не смешно. Нет, надо, обязательно надо. Я сразу понял, что чувствую запах гари!) Это был один мой ассистент; не все из них живописцы, они выполняют самую разную работу; Дэнни Уильямс раньше работал звуковиком в киносъемочной группе Роберта Дрю и Дона Алана Пеннбейкера, Пол Моррисси – кинорежиссер, а Джерард Маланга – поэт. Теперь мы начинаем заниматься шоу-бизнесом, у нас есть рок-н-ролльная группа The Velvet Underground, они репетируют на Фабрике. Я участвую в их действе, просто выхожу в одной из сцен. Но мы радушно встречаем всех, кто сюда заходит, вот только мы тут вообще-то пытаемся немножко работать!..
