Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
— Послушайте, — сказал Тредуэлл, пожимая плечами, — вы его знаете не хуже меня. — Желтый луч покинул лицо клирика и остановился на Эмили. — Есть ли у кого-нибудь основания воспрепятствовать этому браку? В таком случае пусть он выскажет их немедленно или же будет молчать до конца своих дней…
Весь тот вечер Джейсон целиком посвятил Эмили, которую едва не потерял, поскольку эта потеря была бы ему вечным укором за то, что он имел неосторожность подарить ей велосипед.
Ему и в голову не могло прийти, что девушка испытала столько удовольствия от езды по полевым просторам, что утратила чувство времени и особенно пространства, отделявшего ее от Пробити-Холла.
В глазах Джейсона Эмили была воплощенной невинностью, едва ли не совершенством, и не могла ни за что нести ответственность.
Он решил подкрепить ее силы двумя рюмками шерри, добавив в него взбитый желток, но она опрокинула половину первой рюмки из-за того, что ее словно сведенные судорогой руки, остававшиеся столько времени прикованными к рулю «Нью рапида», едва к ним прилила кровь и суставы стали вновь обретать гибкость, очень сильно задрожали.
Затем, крепко обняв девушку за талию, будто собираясь с ней танцевать, Джейсон повел ее в комнату, которую она продолжала занимать до наступления брачной ночи.
Пока Эмили умывалась, так как дорожная пыль оставила на ее лице сероватые следы, Джейсон разворошил угли в камине и заполнил ими грелку, которой собирался согреть ее постель.
С несвойственной ей медлительностью девушка приблизилась к кровати и села на краешек. Наклонившись вперед и обхватив ноги, она сделала слабый жест, словно намереваясь их помассировать.
— У тебя, наверное, болят икры, — догадался Джейсон. — Этого и следовало ожидать, при той нагрузке, что ты им сегодня задала. Благодарение небесам, что ты еще не свалилась с велосипеда!
Девушка улыбнулась, полузакрыв глаза, как довольная жизнью кошечка. Она подняла ноги, чтобы лечь, и тело ее бессильно рухнуло вдоль кровати, так что она застонала.
— Тебе больно? — встревожился Джейсон.
— Нет, — ответила она, — ничуть.
— Но ты стонешь.
— Просто вздохнула с облегчением. Оттого, что наконец могу лечь и расслабиться.
Подтянув ноги к груди, Эмили вытащила из-под себя простыню вместе с одеялом, сначала натянув их на себя, а затем опустила ноги и влезла в эту импровизированную палатку, которую только что сделала и которая мягко опала, едва тело успокоилось в своем теплом убежище.
Разметав черные волосы по подушке, Эмили посмотрела на Джейсона и улыбнулась.
— Знаешь, все было чудесно. Не обращай внимания, я скоро привыкну.
Наклонившись, чтобы ее поцеловать, он не смог удержаться и легонько коснулся ее груди через одеяло.
Она вздрогнула, засмеялась и быстро перевернулась на живот.
А Джейсон вдруг подумал, что волей судьбы он был ее отцом в том возрасте, когда должен был стать ее мужем, и стал ее мужем в том возрасте, когда следовало бы быть ее отцом.
5
Считалось, что чиппенхэмская церковь Святой Марии Магдалины в полях, выстроенная из серого камня и светло-желтого песчаника, с выступающими поперечными балками, относится к шестнадцатому веку.
Однако три ее витража, верхние перемычки которых, бесспорно, позволяли говорить о десятом веке англосаксонского периода, ставили эту датировку под сомнение, вызывая жесточайшие (но столь же и сладостные!) споры среди местных эрудитов. В зависимости от того, кто какой стороны придерживался, и размещались прихожане: одни предпочитали промельки разноцветных огней, струившихся из трех витражных окон с изображением ангелов, ведущих души избранных к блаженству рая; другие — темную часть строения, где едва ли можно было разобрать текст Псалтири, если не поднести его поближе к неопалимой купине свечек, поставленных верующими.
Нетрудно догадаться, что бракосочетание Джейсона и его приемной дочери привлекло внимание всех слоев общества не только в Чиппенхэме, но и в окрестностях. Возле старого кладбища, ставшего последним приютом для многих поколений чиппенхэмцев (там и теперь еще можно было наткнуться на обломки надгробной плиты с датой, относящейся к началу семнадцатого века), пока оно не было упразднено из-за обнаруженного неподалеку источника ядовитых газов, был замечен десяток автомобилей, почти все — из Лондона, в том числе и роскошный «Даймлер» с откидным верхом и красными кожаными сиденьями; некоторые водители, кстати, предлагали молодым свои услуги, чтобы отвезти их в Пробити-Холл по окончании церемонии, однако Эмили отказалась: это означало бы совершить предательство по отношению к серой лошадке андалусской породы, приносящей счастье, которую Джейсон нанял и запряг в коляску, чтобы ехать в церковь.
Оформление коляски вызвало всеобщее восхищение: да и можно ли было не восторгаться обилием свежих веточек с молодой листвой, огромными тюлевыми бантами, украшенными россыпью весенних цветов: ястребинками, кисточками леопольдии, гусиными лапками, колокольчиками, куколью (жаль, что ландыши в этом году припозднились), а также полевыми анютиными глазками, маргаритками, кислицей, седмичником — но кто, скажите, хоть на мгновение задержал свой взгляд на самой лошадке, кто перехватил ее нежный и печальный взгляд?
Меж тем в этой лошади, родившейся абсолютно черной, а сейчас почти белой[70], Эмили узнавала себя. С каким удовольствием смотрела девушка на серый в яблоках круп, пока лошадь неторопливым шагом везла их к церкви Святой Марии Магдалины по улицам Чиппенхэма! Лишь тогда Эмили впервые поняла, оценила и, если так можно выразиться, приняла как должное то, что мужчины, например Галлахер, Сприггс-хорек, старик Бригсток и многие другие, с восторгом взирают на колыхание, подрагивание, волнение — короче, любое движение ее бедер. Она уже представляла, как все они начнут топать ногами, аплодировать, свистеть и приходить в неистовство, когда увидят ее танцующей, танцующей в индейской манере, под звуки «Пастушьего посоха» или песенки «Салли из нашего переулка».
Как же они были правы, эти мужчины, ибо ничего не могло быть на свете прекраснее, чем женская плоть в движении.
Именно по этой причине Джейсон влюбился в великолепные изгибы тела Флоранс, когда она одерживала верх над своими оковами, и оттого ее внезапная неподвижность испепелила его в одно мгновение, когда она умерла.
Когда плоть перестает сотрясаться даже от боли, а бог знает, сколько страдала Флоранс перед концом, она становится холодной, мраморно-бледной, а потом начинает дурно пахнуть.
Этот тошнотворный, слегка сладковатый запах был последним воспоминанием, которое сохранилось у Эмили о людях ее племени, лежавших под влажными, дышащими паром одеялами в церкви Пайн-Риджа.
Невозможно было определить, где лежали уже скончавшиеся от ран, где те, кто еще цеплялся за жизнь. Ночью, последовавшей за бойней, живые лакота падали со слишком узких скамеек, где их разместили, и давили умирающих, которых положили на пол, поскольку скамей не хватало. Люди видели, как огромная туша женщины свалилась сначала на старика, которого она придавила, как клопа, и, продолжая катиться по полу в силу своей тяжести и оставляя за собой кровавый вязкий след, обрушилась на хрупкое тело молоденькой девушки.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
