— Вечером полежим вместе? — вдруг шустро произнес Сыз.
— Ну, додон, тюкну кукой в пашину — становище и осыплется, и не соберешь не крохи!
Сыз — как ни в чем ни бывало:
— Гуторь про парня своего.
— Вот, дед, чтоб с Ярилой не супротивничать парню нашему, пусть Светя возьмет его имя. Добавим к евошнему — «яр». И станет Светояром.
— Макошу не проведешь. Как имя ему поможет? Не отрок уж…
— Поможет! По-другому подумает, наполнится, изменится.
— Изменится да и убежит петушок твой.
— А чтоб не убежал, мы ему Стрешу сладим.
— Куда?
— Туда, дед. Девицей уже стала, во как! Понимаешь чего?
— Не понимаю. Мала она, и видно се по ней.
— Через год не узнаешь — сдобрится везде! — Показала на грудь и бедра Гульна.
— Вот через год и думай! — Сыз был ясен умом и тверд.
— Да через год, дед…
— Рано, и нет случая на это должного. Чего пожарище растаскивать, не затушив очаг? Зови, знай, Светояром. А девке сдюжить его надо будет — сама пойми.
— Окрест девки дюжат.
— Она — наша дочь, чего ей дюжить?
Женщина отошла на задворки. Ее стукало изнутри. Вздыбив волосы трясущимися перстами, она закричала навзрыд:
— Простите меня все! Прости, Стреша, прости, Светя, прости, Макошь! Ноет плохое в нутрях! Не могу я, горе к нам крадется! Боюсь всего… не желаю… вся намучилась! Простите…
Дети бросились к ней, ничего не понимая. Подбежал и Сыз. Гульна всхлипывая, смотрела сквозь всех. Взяла руку Стреши:
— Прости меня, не могу я… Малк мертвый!
— Хватит, мама! — осердился Светя.
— Но Перун татя достанет. Я знаю… — сказала женщина и поднялась. Сыз попросил:
— Цыпки, не отходите от матери, а с тобой, Светояр, поговорить надо.
Все с изумлением уставились в спину уходившего в сторонку старика. Светя посмотрел на мать и пошел за ним.
Наутро Гульна немного оправилась. Ребята подходили к ней и успокаивали:
— Мама, Малк жив.
— Нет, дитятки, видела я, что мертвый.
— Да ты ошиблась, мама, — уверяла Стреша.
— Хорошо, — быстро согласилась с ней Гульна, дабы утешения их закончились. Девчонка льнула к ней, но женщина не посмела ее приголубить. Искренне винилась, но как дальше быть — не знала. Хотела лучше своему Свете…. «Ай да Сыз, остановил меня… Ну, ништо! Подождет сынок, спасите его боги и укрепите…»
Еще один день настал — как ничего не было. Привыкали к имени Светояр. Все новенькое — в охотку. Старшого затыркали паробки: Светояр да Светояр… Он был спокоен, ему нравился добавочный «яр». Ярило весной дает зерну в земле росток. Об этом Светояр знал.
Стреша внимательней стала к домашним. Беседовала с Гульной, представляла, каким был Сыз в молодости. С ребятами вела себя, как взрослая: старалась пересмотреть каждого взглядом. Со Светояром запросто садилась рядом и вела, склоняя головку, разговоры. Он быстро умолкал, смотрел в сторону, а она продолжала тихо говорить. Называла Светей.
— Ладно, егоза, дела стоят… — уходил он.
Парни подходили к матери и на полном серьезе предлагали переделать имена всем. Скоро Ярик обнаружил:
— У меня есть «яр», у Светояра есть «яр», а у Птаря «яра» нет. И у Сыза нет!
Птарь подхватил:
— Зовите меня Ярптар_. Нет — Птар-ял… Нет — Птал-яр… Нет — Птаяр! — смеялся мальчик, по-детски брызгая слюной. Мать весело утирала лицо рукавом.
— Назовем, только подрасти! — И дельно добавляла: — Сыза не замайте! Лучше помогите ему…
* * *
Уставший порядком от долгой дороги отряд, две ночи не спавший, жевавший в седле, приближался по мирной земле к своим домам. Лес по берегу перемежали поляны и балки. Моросил прохладный дождь, не дождавшийся окончания пути. Гостинец раскис, и всадники норовили ехать по зеленой обочине, оставляя после себя от опушки до опушки черную, долго булькавшую грязными пузырями полосу. Промокли, вымерзли…
Женщины еле держались в седле, но понимали, что это — начало новой жизни. Оно будет трудным, но надо терпеть. О том им говорили родители перед отъездом. Обе сейчас вспомнили тот разговор.
Длеся развязала скатку и накинула на плечи сермяжный тулуп. «Тот самый…» — удивился Щек. Вспомнил, как Пламен третьевось умными глазами наблюдал за Папушей с мужем. Потом, улучив минуту, подошел к Щеку и сказал нежданное: «Только, парень, не юли. Что было — так и надо, видно, то не вспоминай!.. У тебя сейчас другая задача: не обижай девку, защищай, жизнь ее береги…» — Знал, что ль, батя все? — Ой!.. А Длесе об том не чутко?..
Он глянул на жену. Та ехала переменившаяся. С терпеливым лицом, упершись руками и взглядом в холку гнедой.
— Щек, шубка намокла, я щас упаду под тяжестью, помоги, сними.
Муж подъехал, свалил на круп Длесиной лошади неимоверно потяжелевший тулуп и вторым движением перекинул его перед собой. Струйки воды потекли с него под кожаные портки — размок паря и там. Седло осталось на Гнедке — подарок Пламена. На нового коника седла не нашли. «Погляжу, как сделан тот ленчик, и сроблю себе. Получше и повыше. Была бы лука — щас бы вся вода под нее ушла…»
Через седла вспомнились ладушки с отцом Длеси.
— Ничего не надь, сынок, лишь береги крошечку! Что-нибудь подберем с матерью вам в дорогу. За Хижу не боюсь — сама огнь-пламень, в укорот рыжему будет. Ух, крепка норовом! Поглядывай там за ними. Рядом живете?
— Верст, по-вашему, с дюжину, можа, чуть боле.
— Ух! Ну, буду к вам когда-нибудь — подивлюсь вашему житию… — Все ж был рад Пламен.
Щек глядел на Длесю: от холода подурнела, но видно было, что девка терпеливая.
Хижа на себя домашнюю также не была похожа. По глазам мужик видел, что ее крепкие мозги под личиной долговязой, угловатой женщины спокойны. Посиневшее от холодной сырости лицо умело сохранить красоту. Брови измученно изогнулись, и Хор-сушка беспрерывно спрашивал о том, о сем. Она тихо, лишь для него, слезливо жаловалась, и он, полный заботы, утешал ее. Рыжеголовый впервые в жизни прикипел сердцем. Остен позвал его, Хорсушка подъехал.
— Ну, рыжий, увяз в мочижине? — смеялся новоиспеченный огнищанин.
— Пора увязнуть. Давно хотел ожениться.
— Давно? Что ж молчал — мы бы тебе подыскали… Ха! Токмо ты, плеша, не кисни! Будь, как клинец, востер. Понял? Ха, вертайся скорей! Девки, выше носы, подъезжаем!
Остен щеголевато по дорожной муляке пустил наметом коня, потом взвил его на дыбки и поехал далеко впереди, глядя влево на Перунов лес… Когда со Стефаном он шел к горе, очень боялся встретиться со знакомыми, но надеялся на лучшее. Стефан начал объяснять:
