— Народец в земле вашей имущь, но отплатить не торопится. Ведь боронит дружина пределы Руси, а на то нужны средства.
— Немалые, отче. Жаден наш люд, о спокое не думает, ждет подло, оттого все не так! — поддакнул Остен.
— Так вот, ты знаешь, что мне от берега всю вашнюю землю не видать, и бор мой не велик. Меня ругают, корят день ото дня все боле.
— Ольга?
— И она не рада, но стара уж. Мужи есть вокруг нее. Посмотришь сам — поноровистей будут…
От слов Стефана упругая молодецкая походка пожилого Остена забрыляла.
— Решено покончить с тем неукладом, в земле твоей утворившимся.
— Пора. Смотреть тошно, как чухи жируют за хребтом войска. Сам немало кровушки пролил — был помоложе.
— Зачтется, муже.
— Ничего не надь. Привычные мы. Пособим отчине, как можем…
Подошли к горе. Среди нависавших повалов кондаков, теремов и других строений стояли гостиный двор и торговые склады.
— Вот отсюда мы сплавляем товар. Этот товар лежит в окраинах, как сомина на тле. Попадая сюда, тоже не дает барышей: его надо свезти к ромеям иль на Дунай, иль в неметчину. Вот и задача тебе: собрать дань окрест себя. Бери воск, железо, пеньку — что есть для нас ценное…
Остен думал: «Вот это громадина добра! Жируют киевляне, тучнеют от земли нашей… Эх пожечь бы их, да посмотреть потом — вот хоть на этого делового сусляного колобка! Ишь, собери — и отдай мне!..»
— А ежели платить не станут и пойдут с которой? У нас ведь всяк мечом горазд рубать! Лес зело темен в наших краях…
— На то тебе и голова, чтоб думать. Сразу не взять — и не бери: не торопись урвать. Пусть везут к пристаням, торгуют сами, раж в себе рождая. А ты обязательно мой пошлину в пользу князя. Народ сирый, ничейный, но князю, мыслю, давать будут. Лишь людишек надобно подогнать, чтоб товар пошел… Купцам продавайте, как сговоритесь. С купцов нам и так уже корысть есть! Тебе — лишь досмотреть все по правде и мошну сохранить. Я приеду — заберу. Послужишь, муже?
— Да… Сложно все как!..
Из гостиного двора выходили толпой мытчики, купцы, досмотрщики, дружинники. Все — по каким-то важным делам. Направлялись мимо них. Стефан объяснял, совсем отчего-то скисшему Остену, что Святослав, отходя от Киева, примется карать степняков за наглость, несмотря на какие-то заключенные договоры между воеводами и печенегами. А тем временем торговые ладьи пойдут под прикрытием одесно движущейся дружины по реке до порогов. Там они сойдутся, минуют препятствие — и к морю.
— Эк, Стрибог взъярился на землю и принес бисенка к нам! — встретил какой-то дружинник Остена.
— Иди, баламут, отсель. Какой Стрибог, лапотник? — брезгливо заступился Стефан.
— Чему ты учишь степняка некошного? — не отставал тот.
Остен взялся за меч:
— Сам-то кто ты есть? Не смерди, а то располосую вдоль!
— Располосую… Горяча степная кровь!.. Что, Стефан, это товарищ новый твой, ты ополоумел? — Отходил беззубый кучерявый мужик Остеновых лет.
— Дубина! — отозвался о кучерявом Стефан, когда он ушел. — Не слушай, муже… А что он говорил о степняке?
— А! Спрашивали меня ране за кудри черные: кто мать-отец?.. Ноне уж патлы мои не так черны.
— Не горюй, знамо дело — за Землю выбелился… А што про степняка?
— Помню мать токмо… — Остен не желал этого разговора.
— А отца?
— Отец — он у всех отец. Что из того?
— Да. Уж ты не будь в обиде на меня. Просто из любопытства человечьего еще спрошу. Вы в те поры, я понял, в Киев въехали с матушкой. А откуда?
Остена Стефан начал бесить: очень захотелось колобку вспороть брюхо сусляное… Но сдержался и ответил:
— С Роси… Что, не Русская земля? Чернявых мало из других мест?
— Не ярись. Черные клобуки по всей земле. Дружки вот и зудят на тебя…
Остен обогнал Стефана и, оборачиваясь, добавил:
— Я — чернявый. Оттого ко мне и с перекором! Из дружины даже ушел!
Стефан понял, что Остеном наречен новый знакомец не зазря… А может, такой и послужит, как надо! Ни в дружине, ни в поселке не слыхал о нем ничего худого. Рубака? Так это и надобно.
— Плюнь, дело у нас есть, а прошлое ветром стало.
— На этого пса я два раза плюнул, и третий плюну.
— Ого, ну и сретенье! — Еще один приятель недоверчиво глядел на Остена.
— Ого! — скорчил внезапную радость северянин, угадывая продолжение.
— По делам?
— По ним.
— Ну, боле никуда не пойдем! — глядя в черные остервенелые глаза сотоварища, объявил Стефан. — Дале — токмо светлый княже. Возьми белчуг — теперь ты досмотрщик, служивый.
— Благодарствую, Стефан… — Назвав по имени побережника, Остен пришел в себя и подумал: «Пес догадливый, на гору не повел — стесняется меня. Тебя бы ко мне в Поречный».
— Помни, муже, у тебя теперь колечко, послужи делу верно.
— Да, друже, все будет ладно…
Первыми покидали отряд Щек и его жена. Провожая, свернули всем отрядом к поселку. Из открытых ворот выскочил гладкошерстный песик и по-молодецки затявкал. Всадники, сознавая, что везут худую весть, проехали мимо запутавшегося в лошадиных ногах брехунка. Был бы другой случай — потешились бы копейками над будущим свирепым псом.
Выбежали Ярик и Птарь, высматривали среди комонных братца — от неведенья терялись.
— Где ж Малк? — мямлил Птарь.
— Тебе говорено — мертвый он… — с остановившимися глазами заключил Ярик.
Никто боле не встречал. Сыз со Стрешей смотрели с крыльца. Вбежавший на двор выжля определил нахождение Светояра. Тот под катухом вбивал ногой землю, вывороченную свинками. Осмотрел приезжих, отметил Щека, каких-то молодых баб. Малка — нет… Сжалось сердце. Посмотрел на Остена, Остен на него. Взгляды встретились. У Светояра так забелели серые глаза ненавистью, что Остен порешил завтра же начать свару с этим красивым, сильным, правильным мужчиной. От таких людей ему жизнь не мила.
Хорсушка подъехал к Гульне. За ним встал Остен и молча смотрел в мутные глаза женщины. Рыжий извинялся:
— Прости, мать, так вышло — не уберегли мальца, попали в кашу…
К ней подъезжали огромные кмети и по-детски объясняли:
— Шли под нами, как вышло се — не знаем…
— Врубились колуном поганые, прям по нам…
Из толпы выехал пожилой Усь, внимательно следил за всем. Слез с коняки, не выдержав слишком заметных над собой усилий женщины, показывавшей презрением, что все решилось еще в тот их наезд. Подошел к молчавшей матери, пригнул кудлатую, бородатую голову и поцеловал за мужество в плечо. Гульна не шелохнулась.
