Сам едва понимая, что делаю, я впился в ее губы страстным, жадным поцелуем.
Она отвечала мне с той же страстью, обхватив мое лицо ладонями. Не разжимая объятий, я оттеснил ее на пару шагов от ограды, в тень, отбрасываемую высокими кедрами.
Она вцепилась мне в рубашку и тихо постанывала от наслаждения. Руки ее блуждали по моим плечам, по спине. Сердце мое отчаянно билось; я желал ее – желал с неудержимой страстью.
Когда этот долгий, немыслимый, безмерно сладкий поцелуй все же закончился и губы наши разомкнулись, я прошептал:
– Кажется, плохой из меня босс!
– О нет! – выдохнула она. – Ты лучший… лучший на свете!
Я приподнял ее лицо за подбородок и снова поцеловал, на этот раз спокойнее и нежнее. Мягкие, влажные губы ее пахли кофе и яблочным пирогом.
Мощное, всепоглощающее желание охватило меня. Я стиснул зубы, чтобы удержать себя в узде, хотя внутри все ликовало – ведь долгие два года прошли с тех пор, как я в последний раз хотел женщину!
Но Элизабет – не просто женщина. Я чувствовал, что наша связь выходит за рамки простого физического влечения. Я любил ее и мечтал, чтобы она осталась со мной навсегда, в любви, заботе и безопасности. Хотел разделить с ней все, что имею. И никогда ее не терять.
Она тяжело, шумно дышала, ее мягкая грудь прижималась к моей груди. Лишь чрезвычайным усилием воли я удерживался от того, чтобы запустить руку ей под свитер. Как хотелось подхватить ее на руки, унести в дом и без лишних слов любить, любить до изнеможения! И в то же время – именно этого я боялся.
– У меня голова кружится, – прошептала она, когда мы наконец закончили целоваться.
– У меня тоже, – прошептал я ей на ухо, щекоча ее своим дыханием. – Ты так прекрасна! Не хочу тебя отпускать!
Она обняла меня за шею, прижалась так крепко, словно боялась, что какие-то неведомые силы оторвут нас друг от друга. Я коснулся губами ее щеки.
– Что мы делаем? – пробормотала она.
– Не знаю, – прошептал я в ответ. – Но это должно было случиться…
Странный диалог, верно? В тот миг я сам почти не понимал, что говорю, – значение слов открылось мне позже.
Снизу послышался смех Мариссы и Шона и шаги по скрипучим деревянным ступеням, и мы отпрянули друг от друга. Элизабет поспешно поправила свитер и пригладила волосы, я снова подошел к перилам.
Она улыбнулась мне быстрой игривой улыбкой; и я едва удержался, чтобы не броситься сломя голову вниз по лестнице, вопя на весь Честер, что влюблен и счастлив.
– Простите, что мы так долго! – прокричала снизу Марисса. – Вы тут еще не подняли тревогу?
Я перегнулся через перила.
– Повезло вам, юная леди, что сейчас отлив, иначе мы бы уже вызывали спасательную команду!
Марисса и Шон поднялись на террасу.
– А чем это вы тут занимаетесь? – поинтересовалась она.
– Ничем, – хором ответили мы с Элизабет; и, кажется, у обоих голоса звучали виновато.
– Ха-ха, так я и поверила!
Марисса вела себя так, словно ничего не произошло, однако я видел: она о чем-то догадывается. Подозрение усилилось, когда она быстро увела Шона на кухню. Мы с Элизабет последовали за ними.
– Посмотрим шоу Конана О’Брайана? – предложила Марисса. – Пока меня не было, Райан записывал для меня все его передачи.
– Конечно, – откликнулся я. – Элизабет, ты останешься?
– У меня на вечер никаких планов нет, – игриво ответила она, и все мы расположились в гостиной перед телевизором.
Я опустился на диван с удивительным чувством покоя и радости. Лишь одно смущало меня: как рассказать Мариссе, что я влюбился в сиделку, которую в первый день едва не уволил?
В женщину в армейских ботинках и с фальшивой татуировкой-бабочкой на запястье.
Неужели чудеса в моей жизни продолжаются?
Глава пятьдесят пятая
– Кажется, между вами что-то происходит? – поинтересовалась Марисса на следующее утро за завтраком.
Шон еще спал в гостевой комнате. Глэдис, как обычно, встала рано и пила чай вместе с нами.
– О чем ты? – ответил я.
– О вас с Элизабет, – пояснила она. – Вчера, когда мы вернулись с прогулки, оба вы держались как-то странно. Вот ты, бабуля, все пропустила: а они постоянно косились друг на друга и краснели!
– Такая милая пара, – проговорила Глэдис. – А дети у вас есть? – спросила она у меня.
– Нет, Глэдис, – ответил я. – Детей пока нет. Но, обещаю, когда будут, непременно тебе сообщим.
Марисса откинулась на стуле и ткнула в мою сторону ложкой.
– Ага! Что я говорила? Сам признался! Между вами что-то есть!
– Ни в чем я не признавался, – возразил я, вгрызаясь в подсушенный хлебец. – Но если говорить гипотетически: допустим, кое-что действительно происходит. Как бы ты к этому отнеслась?
Уголки ее рта изогнулись в веселой улыбке.
– Райан, я была бы только рада! Ты же знаешь, как я отношусь к Элизабет. Знаешь, на самом деле я давно уже думала: может быть, вы с ней предназначены друг для друга? Что, если для этого она и появилась на нашем пути?
– Появилась на нашем пути, – повторил я. – Как-то по-ньюэйджерски звучит.
– А ты веришь в судьбу?
– Не знаю.
Марисса наклонилась вперед и облокотилась на стол.
– Во что же тогда? В любовь, надеюсь, веришь. И еще, очень надеюсь, ты все-таки расскажешь мне, что случилось вчера вечером!
Я улыбнулся и отложил ложку.
– Ты всегда обожала сплетни.
– Да, в этом я не изменилась.
– Я тоже люблю сплетни! – громко объявила Глэдис и поудобнее устроилась в кресле, желая послушать, как я потерял голову и впервые поцеловал Элизабет у моря, при полной луне.
И, да простит меня бог, это было слаще всего на свете.
В понедельник после обеда Марисса и Шон вернулись в Галифакс, а нас с Элизабет оставили разбираться со своими чувствами друг к другу.
Глэдис считала, что мы женаты, так что можно было вечерами сидеть рядышком на диване и держаться за руки, не боясь ее смутить. Она только радовалась, глядя на нас. Кто бы мог подумать, что она такая романтическая натура? И как лишить старушку такого удовольствия?
Три недели мы целовались при любой возможности, а потом однажды, когда Глэдис рано легла спать, мы с Элизабет дурачились на диване, словно озабоченные подростки, я попросил ее остаться на ночь.
И она согласилась.
Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что она, в моей рубашке и босиком, стоит у плиты и жарит яичницу. Но не это было самое удивительное. Несколько секунд я соображал, что в ней изменилось, и понял: бабочка на запястье исчезла.
