* * *
В августе 1267 года несколько тысяч рабочих под руководством Ихтияра начали возводить валы через холмы и вдоль трех извилистых рек. Они использовали землю, а не камень, получая сырье при копании рвов. Как пишет Рашид ад-Дин, «в той стране принято класть две широких доски, засыпать между ними влажную землю и утрамбовывать ее большой дубинкой, пока она не затвердеет. Потом доски удаляют, и стена готова». Работа эта не требовала мастерства и шла быстро. Владельцев 382 мелких участков земли, перебравшихся сюда за годы, пока район был заброшен, бесцеремонно выгнали прочь по указу, сопоставимому с постановлением о принудительной продаже собственности — все они получили компенсацию в 1271 году. Через год стены из утрамбованной земли, у основания доходившие до 10 метров толщины, поднялись ввысь на те же 10 метров, сужаясь наверху до трехметровой дорожки, так что в разрезе стена походила на усеченный треугольник. Люди Ихтияра построили прямоугольник 5,5 на 6,5 км; 28 км по периметру, пронизанный одиннадцатью воротами. Внутри этого прямоугольника поднималась вторая стена, скрывающая Императорский город, а внутри него — третья, за которой в должное время будет заложен дворец и сопутствующие ему здания. На самом деле Ихтияр пошел на шаг дальше, чем в Сиани, воздвигнув четвертый ряд стен и создав дворец-во-дворце.
С марта 1271 года 28 000 рабочих начали строить инфраструктуру Императорского города, прокладывая сеть улиц, пересекающихся под прямым углом, как на Манхэттене, где каждый жилой массив принадлежал какой-то сановной семье, имевшей посреди него свой большой дом. В сердце Императорского города, но не совсем в центре, справа от озера Бэйхай располагался дворец. Окружающие его стены лишь частично проектировались для обеспечения безопасности. Неоглашаемая цель их возведения, как в случае Кремля или Альгамбры в Гранаде (что характерно, по воле случая построенных незадолго до того) была политической и психологической: произвести впечатление на всех входящих и внушать трепет перед величием хозяина дворца. Представьте, как вы въезжаете — через ворота во внешних бастионах, по забитым народом улицам, через еще одни ворота, для пропуска в которые требуется эскорт и письменное разрешение — в анклав богатых и могущественных с их большими особняками, садами и армиями слуг, и наконец, в святая святых империи, шкатулку с драгоценностями, в коей пребывает всемогущее воплощение власти, которого само Небо избрало править величайшим политическим образованием со времен падения Рима, по сравнению с которым бледнеют Арабский халифат и Российская империя. У Хубилая были свои противники и опасности, но приближение к нему сквозь все эти ворота стирало сами мысли о подобных вещах. Задолго до того, как вас проведут в божественное присутствие, вы окажетесь полностью подавлены целым набором царственных атрибутов: мощью, величием, властью, таинственностью и несказанным богатством.
Именно такие чувства и описал Марко Поло, когда в 1275 году приехал в город, известный под его неофициальным тюрко-монгольским названием — Ханбалык, Ханский Город, или Камбалук, как пишет его Поло. Для китайцев же он был Да-ду, Великая Столица. Поло сделал особый упор на описании дворца и его садов, со всех сторон окруженных десятиметровыми стенами, соединяющими восемь крепостей, каждая из которых имела склад для собственного военного снаряжения — луков, седел, сбруи, оружия. Под деревьями — редкостями, привезенными на слонах из отдаленных краев — паслись олени и газели, хорошо видные с дорожек, идущих под пологим наклоном с расчетом, чтобы дождевая вода быстро стекала, не успев промочить аристократические ноги. Дворец с крышей из красной, желтой, зеленой и синей черепицы был одноэтажным зданием с громадным центральным залом, где 6000 приглашенных на ужин пировали под изображающими зверей фресками, которые перемежались золотыми и серебряными украшениями. А вокруг зала — бессчетное число покоев, куда не разрешалось входить никому, кроме элиты.
В конечном итоге, когда весь Китай падет перед монголами, этот город станет столицей всей объединенной страны и останется ею. Сердце сегодняшнего Пекина, Запретный Город, было построено прямо над творением Хубилая, с его входом, обращенным на юг, как дверь в любой монгольской юрте. 800 дворцов и залов, 9000 комнат, вход с площади Тяньаньмэнь — все они находятся там, где они есть, потому что Хубилай выбрал там место для своего дворца.
* * *
Когда шахматная доска из улиц и новых зданий начала превращаться из стройплощадки в столицу, Хубилай должен был принять решение. Чтобы помощь его правлению стала абсолютной, чтобы осуществить амбиции, унаследованные от деда, ему требовалось публично объявить, что Небо дало ему свой мандат на основание новой династии. А ей требовалось имя. Однако монгольское название явно не слишком одобрят его китайские подданные, особенно жители юга, которые скоро будут его подданными, если осуществятся его планы. Вот тут и подоспел Лю Бинчжун с идеальным китайским именем, которое впервые предложило само себя, когда Хубилай размышлял над тем, как лучше провозгласить себя императором. Слово это присутствовало в выпавшей в Ксанаду расшифровке гексаграммы Цянь.
Теперь это пророчество нашло еще большее оправдание в наборе слов, магическом заклинании, ассоциируемом с Путем Воды или Дао, в формуле, которая символизирует течение жизни. Слова эти — юань хэн ли жэнь. Каждое напоминает посвященным о ряде веков, за которые складывался «И Цзин», каждое содержит в себе целые вселенные значения. Но сейчас мы заинтересованы лишь в первом: в слове юань.
Словарная трактовка его — первый, главный, ведущий, фундаментальный. Но в нем есть еще многое другое. Вот что в итоге способен сказать о юань Стивен Карчер в своем «Полнейшем И Цзине: мифы, означающие Перемены»: «Юань — это конечный источник, primum mobile, движение, стоящее за абсолютным происхождением вселенной. Это сила весны и востока. Равно как неявно выражаемое первенство, оно также предполагает понятия „древнейший“ и „источник мысли и роста“. Оно обозначает хорошего человека и связь с фундаментальными истинами. Оно связано с идеями фундаментальных ритуалов, величия и основывающих действий».
Поэтому Юань стало новым именем, провозглашенным в декабре 1271 года. Оно было избрано с преднамеренной оригинальностью: никакой прежний император не избирал для своей династии названия, которое не было бы каким-то топонимом. И все же родословная этого имени была безупречной. Никакое название не могло лучше взывать к чувствам китайцев (вот почему оно, помимо всего прочего, является также названием современной денежной единицы Китая). Более того, его туманно религиозные обертоны намекали на высшее, связывая его с Тенгри, монгольским Небом. Выбор императора произвел сильное впечатление на всех подданных Хубилая, и китайцев, и монголов.
Современный Пекин представляет собой лагуну, запруженную современностью. Но под мутной поверхностью уличного движения, загрязнения окружающей среды и новых зданий таится слабый образ старого города, призрачный прямоугольник, определенный самой внутренней сетью улиц. Как-то жарким летним днем я окунулся в прошлое, пытаясь сделать этот призрак реальным. Я решил пройти по следам Эмиля Бретшнайдера — ботаника, врача российской дипломатической миссии и неутомимого историка этого города. В его время, где-то около 1875 года, монгольский вал высился, отделяя город от села, пересекаемый тропами и колеями телег. Когда сорок лет спустя по нему бродил историк Линь Ютан, то нашел его «совершенно сельским на вид, с фермами и прудами для уток. Это казалось очаровательным».
