Там
Бакс просто бурлил от ярости.
Она – в смысле ярость – закипала глубоко в животе, клокоча, вздымалась по пищеводу, обжигала голосовые связки и прорывалась такими нецензурными пузырями, что алый от смущения Талька забаррикадировался в избе, заткнув свои оттопыренные уши. Там же пряталась и Вилисса – где слабой женской натуре, пусть и с многолетним ведьмовским стажем, этакие страсти вынести?
Один у Бакса остался восторженный слушатель и почитатель – замшелый дед Черчек из древнего клана Черчеков, известных грубиянов и ругателей. Да и то сказать – при особо виртуозных заковыринах глядел дед в землю, будто потерял что, и лишь бородой тряс в стыдливом восхищении.
Анджей, друг закадычный, трах его прах в тарарах, – который, кстати, и придумал в свое время Баксу его кличку, прилипшую на всю жизнь, обнаружив сходство физиономии Баксовой с портретом деятеля одного на зеленой заокеанской валюте, – собутыльник и сотрапезник Энджи бросил доверчивого Бакса, грох его в горох, и смылся в Книжный Ларь, храм их трам-тарарам…
И так далее, в переводе с Баксова на общеупотребительный.
Из лаза, ведущего в погреб, торчало никем не замеченное волосатое ухо подвальника Падлюка, и шерсть на нем стояла дыбом, как во время грозы. Забыта была квашеная капуста, жирная свечка не лезла в горло, и крохотное сердечко подвальника трепетало от ужаса – а вдруг вот это вот, что такое громкое и страшное уродилось, в подвал полезет?!
Не полез, пронесло…
Поостыв маленько, Бакс вспомнил о главном – что сидело отравленной занозой в его измученной душе.
– Слышь, дед, а чего они все, в кабаке которые, словно помороженные? Пиво у них – это да, всем пивам пиво, я б с такого пива от счастья до потолка прыгал, а эти сиволапые сидят, как на званом обеде… здрасьте, пожалуйста, наше вам с кисточкой! Я закурил, так они рыбой подавились…
– Они ж в Переплете живут, – хмуро отозвался Черчек. – На всю жизнь с ним повязаны… Кто Закон Переплета принял, тот за каждый свой шаг перед судьбой в ответе. Что ни сделает, как ни поступит – все от Переплета отражается и обратно в человека метит. Планида у них такая несуразная!
– Это как? – ошалело вякнул Бакс, поперхнулся и зачем-то переставил слова местами. – Как это?
– А так… Ну, напьется, скажем, местный долдон в кабаке и кружки сдуру побьет или, того хуже, морду кому расквасит – а Переплет от этого колыхнется, и судьба у долдона немедля изменится. Пойдет он из кабака домой и ногу себе вывихнет. Или хата у него сгорит. Или еще чего… А скажет «спасибо» раз пять – будет ему удача. Деньгу найдет или лук хорошо уродится. Вот так-то! Эй, парень, что с тобой?..
Молчание Бакса выглядело красноречивей всяких слов – как печатных, так и прочих. Кроме того, тихий и бледный, словно мгновенно осунувшийся Бакс – неприятное, однако, зрелище…
– Что ж это получается? – чужим голосом, от которого у Черчека мигом заледенели уши, сообщил Бакс кому-то невидимому и неведомому. – Это, значит, обругаю я козла-хозяина под горячую руку – на тебе, стервец Баксик, по харе за дела твои нехорошие?! А вот подам я нищему копеечку гнутую – на тебе, милый друг Баксик, три рубля за душевность и отзывчивость?!
– Вроде того, – кивнул Черчек.
Бакс еще немного помолчал.
– Ты знаешь, дед, – наконец выдавил он, – выходит, что здесь – рай. И справедливый Переплет вместо надзирателя… в смысле вместо боженьки. Всем сестрам по серьгам, человек человеку и так далее… а чего ж они тогда к вам с кольями лезут? Их же Переплет так переплетет за хулиганство…
– Не переплетет, – дед сплюнул себе под ноги и зло растер невидимый в траве плевок сапогом. – Мы – чужие. Выползни. Из-за Переплета выползли. Нас хоть жги, хоть режь, хоть в рожу сморкайся – судьба от этого только лучше становится. Не по дням, а по часам. У них, у местных, лучше становится… А у нас – наоборот. Мы ведь тень отбрасываем! Страничники говорят, что тень стоит между нами и Переплетом и не дает делам нашим от него отразиться. Мы вроде как мимо судьбы ходим, так зато паскуды здешние, Люди Знака, мать их так, мимо нас не пройдут! Если и живем еще кое-как, так только для того, чтобы огрызки душ их тешить…
– Дерьмо, – подытожил Бакс, глянул на Черчека и уточнил для чего-то: – Все дерьмо. И дела наши, и рай этот загробный, и Переплет ихний… Дед, скажи-ка, а глянуть на него можно или это только для избранных… в белых рубашоночках?
– Чего на него глядеть? Туман как туман, сперва белесый, а поглубже черный совсем…
«…Зверь-Книга в переплете из черного тумана», – прошептал в голове у Бакса Вилиссин голос, прошептал и смолк, будто захлебнулся.
