Через два года мне исполнится восемнадцать, — говорит он, тогда я в любом случае уеду.
Еще он рассказывает про Покера, Лужицу и Жвачку, на самом деле их, конечно, зовут совсем по-другому. Покер — его лучший друг, самый-самый лучший, Мухе все равно, что говорят другие, но он думает, что я Покеру нравлюсь, вчерашний прыжок с качелей явно произвел на него мощное впечатление.
А может, сведем его с твоей подругой? — говорит Муха, но я не думаю, что это хорошая идея. Лиззи меня убьет, если я попробую ее с кем-то свести. И скажет, что я ей больше не подруга.
Я рассказываю не так много, как Муха. Все, что связано с дедушкой, я тщательно опускаю, про бабушку тоже ничего не говорю, но зато много рассказываю про Лиззи. Так много, что Муха пугается и перебивает меня.
Но если я Лиззи совсем не понравлюсь, мы ведь все равно будем встречаться… — говорит он.
Я не знаю, откуда ко мне приходит решимость, она приходит откуда-то совсем снизу или, наоборот, с самого верха, смотря с какой стороны посмотреть. Может быть, прямо от Бога, если он существует. Во всяком случае, я поворачиваюсь к Мухе. Я обнимаю его крепко, так крепко, как могу, чтобы он знал — для меня это серьезно.
Обещаю тебе, — говорю я.
Муха зарывается лицом в мою шею. Он не знает, что обычно я не даю обещаний.
Даже Лиззи. Никому.
Потом мы все-таки засыпаем, хотя собирались бодрствовать, хотя есть столько вещей, про которые нужно поговорить, и я могу наслушаться голоса Мухи.
Мы завернуты в полог, как в сотканный из воздуха кокон. Мы гусеничные детки, мы прижались друг к другу, ожидая преображения, а вилла — это большой спящий зверь. Она прячет нас в ночи, последней для нее, и луна висит над деревьями.
Среда
Я точно не помню, в какой момент моя злоба на Муху испарилась. Мой кулак попал ему точно в нос. Тот издал тихий треск, его услышали только мы оба, а может быть, мы ничего и не услышали, это моя память сыграла такую шутку, потому что вокруг было вообще-то слишком шумно для такого тихого звука.
Лиззи орала, мальчишки ломились в продырявленную дверь, а кровь Мухи брызгала на деревянный пол и на мою футболку. Мой гнев испарился.
Через вуаль, которую время набрасывает на события, когда они опережают друг друга и все происходит слишком быстро, а ты как бы стоишь с краю, ни в чем не участвуя, я увидела, как Муха поднял руку и прижал ладонь к лицу. Он пошатнулся и сделал шаг назад, как при замедленной съемке, толкнул в грудь Лужицу, а Лужица — Покера, потом они развернулись и через дыру в двери, шатаясь, выбрались наружу.
Мы с Лиззи посмотрели друг на друга.
А если они вернутся, — прошептала я.
Мы придвинули к дыре старый шкафчик для обуви, снаружи больше не доносилось ни звука.
Черт, я думаю, ты сломала ему нос, — сказала Лиззи.
Я тоже так думала. Скорей всего, его придется оперировать, предположила Лиззи.
Она сказала, что мальчишки наверняка больше не придут, потому что повезут Муху в больницу. Мы представили, как его везут на каталке через залитые неоновым светом коридоры в операционную. Там ему, наверно, нос снова починят.
Если родители узнают, они меня убьют, — сказала я.
Мама меня тоже убьет, — сказала Лиззи, ты же знаешь, как она относится к насилию.
Мы утешались тем, что, если Муха нас сдаст, мы, по крайней мере, умрем вместе.
Это было довольно слабым утешением. Мы ведь были еще так молоды, и нас ждало столько захватывающих вещей.
У меня даже месячных еще ни разу не было, — сказала Лиззи, обидно даже.
У меня тоже, — сказала я.
Мы никогда еще не говорили про это, и я вдруг ощутила огромное облегчение, узнав, что у Лиззи по этой части все так же, как у меня. Я думаю, и Лиззи чувствовала то же самое.
Это было бы настоящим грехом — умереть прежде, чем у человека начнутся месячные и вырастет грудь. Одни соски не в счет.
И мы никогда еще не были влюблены, — сказала Лиззи.
Из всего, что с нами еще не случилось, это было, конечно, самым-самым обидным. Ведь просто невозможно умереть до того, как впервые по-настоящему влюбишься. Просто невозможно.
Господи Боже, — сказала я, пожалуйста, сделай так, чтобы Муха нас не выдал.
Лиззи кивнула.
И сделай так, чтобы с его носом все было в порядке, — добавила она.
Не знаю, молитва ли подействовала или что еще, но Муха нас не выдал.
Много дней подряд мы ждали, что случится что-то ужасное. Что к нам домой придут полицейские и заберут нас за нанесение телесных повреждений. Это было, конечно, идиотизмом, но мы все равно боялись. Днем мы бегали к вилле и следили, как пятна крови медленно выцветают и сливаются с цветом древесины. Потом мы постепенно забыли про мальчишек, а там и летние каникулы закончились.
* * * *
На рассвете подходят экскаваторы. Они медленно ползут вниз по склону холма, похожие на желтых угловатых чудовищ. Мы просыпаемся от шума, рева моторов и треска изгороди, которую они просто переехали, как будто она не из досок, а из зубочисток. Мы с Мухой выбираемся из-под полога.
Быстрей, — говорит Муха, вставай.
Не знаю, что он замышляет, я потрясенно стою у окна и смотрю, как экскаваторы продираются через сад. Гусеницы вминают гибкие стебли травы в землю, оставляя за собой коричневые, утрамбованные дыры, а ковши сдирают кору с яблонь. Позади меня Муха таскает по чердаку разные вещи. Когда я оборачиваюсь, то вижу, что он кладет доски на люк, ведущий на лестницу.
Помоги мне, — говорит он.
Мы подтаскиваем матрас к люку и кладем его на доски. Матрас тяжелый, я вспоминаю, как в одиночку притащила его сюда, это было целую вечность назад, думаю я, может, сто лет. Последний этап был самым сложным, из-за узкой лестницы мне пришлось подлезть под матрас и пихать его снизу изо всех сил.
Теперь, вместе с Мухой, это просто детская игра.
Снаружи моторы замолкают, мы слышим голоса людей, но не можем понять, что они говорят, они дружно смеются. Я сижу по-турецки на матрасе и немного боюсь, что они попросту взорвут виллу, прямо под нами.
Бумммм! Все взлетит на воздух, и нас погребет под обломками стен. А потом люди в супермаркете будут шепотом рассказывать, стоя в очереди в деликатесном отделе: а помните про этих влюбленных, которые здесь умерли, ужас-то какой… И будут рассказывать про это с содроганием и считать, что это очень романтическая история, почти такая же романтическая, как про Ромео и Джульетту.
Подожди здесь, — говорит Муха, он ловко залезает на балки, а с них — на крышу, первые солнечные лучи освещают его фигуру, он балансирует на высоте, вокруг него кружатся голуби, это замечательная картина. Муха похож на принца, голубиного принца.
