Звонков от Маши не ждал – в их деревне мобильник не подключался.
Однажды сижу в кафешке на холме, любуюсь закатом, и вдруг – её голос в трубке:
– Гриня, срочно приезжай! У папы – удар! Надо перевезти в город.
– Что, сердце?
– У нас дачу местные подожгли. Папа тушил. Перенервничал. Теперь не встаёт.
– Лечу! Лечу! Ты-то как?
– Только волосы немного обгорели.
Я сел в свой старенький «пассат» и помчался на юг по шоссе М-8 со скоростью (пардон) легкомоторного самолёта.
Из всего поместья дяди Пети уцелела только баня.
Оконные рамы в бетонных панелях выгорели дочерна, рельсы-балки прогнулись от жары, и крыша рухнула. Листы железа, которые мы с дядей Петей так тщательно выпрямляли киянками после их «родного» пожара, опять свернулись в «бутоны».
Даже самовар, хотя и стоял на своём пьедестале в отдалении от огня, и тот расплавился: носик отпал, труба повалилась набок.
По подобию самовара, и дядя Петя тоже лежал в жезлонге в виде текучей массы, словно бы тело его тоже размякло от огня, лишилось формы. В нём было что-то от контуженного зверя. Он смотрел на меня с бессильной яростью в плачущих глазах, словно в ожидании контрольного выстрела, и если бы у него сейчас хватило сил, то он растерзал бы меня.
Говорить он мог, хотя и «с кашей во рту». Мы загрузили его в мой «пассат», и скоро с заднего сиденья донеслось:
– Баба за у-уём, Хрихорий, – машина без о-одителя… Бойся – сразу перестройся…
Тут я вспомнил, что дядя Петя ненавидел ещё и женщин на шофёрском месте.
Едва живой сидел, а, заметив на остановке у светофора фемину за «баранкой», не смог не съязвить…
Неделю наш «патер» отлёживался в больнице.
Маша взяла отгулы и не отходила от него. Потом попросила меня привезти его домой. На пороге квартиры он рывком избавился от моей поддержки и даже оттолкнул довольно болезненно, давая понять, что я свободен.
Некоторое время я ещё возил им продукты. Пакеты тоже принимались у порога – тайно, чтобы не расстраивать папу.
Когда я попытался удержать Машу и обнять, то остановился перед её диким взглядом.
Пережив на даче народную злобу, смертельную опасность бытия, страх потери отца, она, видимо, решилась отдаться ему полностью и вдруг стала невидимой для радаров моего сердца (опять прошу прощения за техницизм), словно бы ослепла в несчастье.
С работы теперь она то и дело звонила отцу: «Папочка, папочка…» И целыми днями не поднимала глаз от стола.
Наконец шеф устроил ей фрилансерскую должность, и она стала работать дома.
Некоторое время оставался ещё в кабинете её запах, но и тот скоро исчез…
По выбытию из строя ветерана «Виброустойчивости» рулить машиной с соответствующей надписью доверено было мне. Я ездил в «поле», делал замеры. По Инету передавал их Маше. Она вычисляла и пересылала данные для дальнейшей обработки без всяких приписок-намёков для меня.
С каждой её почтой я как бы чувствовал тычок в спину кулаком дяди Пети в последний к ним приход после пожара, и в ушах стоял громкий хлопок двери.
«Попалась голубка в клетку», – думал я о Маше невесело.
Уже осенью однажды подкатило под сердце, и я «кликнул» её в Сети. Страничка открылась. Но что это была за страничка!
С горечью увидел я в аватарке не фото бегущей Маши, а иконку Богородицы. Девизом теперь у Маши значилось поучение святого Сирина: «Примирись с самим собой, и помирятся с тобой и земля, и Небо».
В раздел «видео» на страничку Маша скачала фильм «Русская Голгофа. Подвиг и служение женщины». Было скопировано несколько обеденных меню для инфарктников, и уточнение: пищу принимать четыре раза в день, небольшими порциями… И далее – бесконечные подборки фотографий разнообразнейших цветов.
Цветы, цветы…
Школота
Три девочки-пятиклассницы, три едва распустившихся бутона на тонких стебельках: голубенькая Ириска, розоватая Флоксия и жёлтенькая Настурция (по цвету их маечек) стояли в тени скульптуры на набережной, выглядывали время от времени из-за постамента и говорили одновременно:
– На каблуках классно! Вот только мышцы сводит…
– Помните, кино такое было – «Фактор внешности»? И там в губной помаде оказался яд…
– Ой, у меня голова кружится, и тошнит!..
А в другом конце берёзовой аллеи, у спуска на пляж, кучковались в это время три мальчика: Физрук, Сталкер и Кот (судя по надписям и картинкам на их футболках).
Сталкер и Кот были белокурыми близнецами. А Физрук – широколицым крепышом с жёстким «ёжиком» на голове.
– Тормоз! Школота! – внушал Физрук, агрессивно наскакивая на одного из близнецов. – Прикинь, они уже на подходе! Вперёд! Решимости не хватало и девочкам.
– …Ну что? Так и будем прятаться?
– Давай, ты первая.
– Ирка, давай ты. Ты – лучшая!
– А кто про меня слухи распускал, что я толстая!?
– Ты на меня думаешь? Это – Бочкова из параллельного!
– Ей мало не покажется!
– Она и про меня говорила, что я косолаплю.
– Меня сейчас стошнит!
– Ну, и что теперь?
– Ой, а Ванька – с цветами!
– Ага! Это мне!
– Губы не раскатывай. Ты вообще своего Ваньку от Даньки сможешь отличить?
– Он – с цветами! А у твоего Даньки только газировка.
– Газировка – Кирюхина! Он откупоривал, я видела.
– Бугугашенька!
– Он просто эльфик!..
У мальчиков были свои проблемы.
– Этот неловкий момент, когда ты забыл купить цветы… – задумчиво произнёс Кирилл.
Он скорчил смешную рожицу и принялся демонстративно хлестать себя по щекам.
– Слушай, Дэн! У тебя целых три цветка. Мы – друзья?
– Мопе-е-е-е… – только начал Даня, как Кирилл подхватил, и они закончили вместе, как заклинание, – мопе-е-е-е-е-е-е-ед!
И ударили кулак в кулак.
После чего у каждого из троицы оказалось по цветку.
– Вот это по-пацански! Ты, Дэн, самый великий пират, о которых я знаю!
– Парни, слава роботам! – прикрыв рот ладонью, сдавленным шёпотом сообщил Ваня. – Я видел! Видел! Они за памятником прячутся.
