– Кость задело? – спросил он Дидденса.
– Я… – Вопрос заставил Дидденса сосредоточиться. Он стиснул зубы и посмотрел на тяжелый ботинок. Осторожно подвигал внутри ногу. – Нет, вроде бы.
– Встать на нее можешь?
Дидденс, ухватившись за дедово плечо, приподнялся с мостовой, подтянул под себя левую ногу и оперся на нее. Вскрикнул от боли. Снова выставил ногу и на сей раз просто плюхнулся на зад, как будто сейчас самое время отдыхать.
– О черт. Больно зверски. Думаю, острие пробило подметку. Оно торчит с другой стороны? Ты его видишь?
Дед нахмурился. Они уже выбились из графика. Остановка в Феллингхаузене вообще не планировалась. Они должны были ехать за Третьей бронетанковой дивизией; к Восьмой их прибили ошибка карты, безлунная ночь и неожиданный бросок немецких танков к югу от Липпштадта. Передовые части Третьей уже оторвались от них примерно на сутки и шли к Падерборну. На сутки ближе к Нордхаузену.
Дед вытащил из кобуры пистолет, нагнулся и дернул за древко, торчащее из дыры чуть левее шнурков. Острие с влажным чмоком выскочило наружу. Оно было в алых разводах.
Дидденс заорал от боли и ярости.
– Ты чего? – крикнул он.
Дед выпрямился и обошел груду обломков, черепицы и цементной пыли, служившую им укрытием. Поднял пистолет и оглядел улицу, думая об углах и линиях зрения. Отметил, не задерживаясь на них взглядом, черно-рыжую кошку и велосипед, который взрывом закрутило вокруг столбика, превратив в символ бесконечности. Дидденс за грудой обломков стискивал ступню и, чтобы отвлечься от боли, с алабамскими подробностями расписывал противоестественные способы, которыми мой дед совокуплялся с моей прабабушкой. Справа дальше по улице стоял желтый особнячок; его первый этаж занимала булочная. Соседние дома насыпали удачливым танкистам джекпот обломков, вроде той груды, из-за которой сейчас выступил дед. Он скользнул глазами по желтой штукатурке к третьему этажу. Двухстворчатое окно было примерно на пределе дальности эффективного поражения из лука.
– Чего ты делаешь? – крикнул Дидденс. – Ложись! Ты что, спятил?
Дед понимал, что рискует. Например, обычно не советуют извлекать острый предмет из раны, – возможно, он заткнул проделанную дыру в крупной вене или артерии. Однако, насколько дед знал, в стопе крупных вен и артерий нет. Что до опасности выходить на середину улицы, когда кто-то целит в тебя из лука, дед решил проверить свою гипотезу: судя по тому, что стрела торчала у Дидденса из ботинка, а не из головы или шеи, лучник не отличался меткостью.
– Нет, просто спешу, – ответил дед.
На развалинах Кёльна они с Ауэнбахом допросили шофера вермахтовского грузовика: что бы ни стояло в накладной, все шоферы – носители информации. Тот сообщил, что в середине марта доставил партию машинных деталей «профессорам» в Нордхаузен. Главным среди профессоров, по словам шофера, был коренастый молодой блондин.
По совпадению мой дед, как и остальные сотрудники подразделения, незадолго до того получил подробный список нескольких тысяч фашистских «профессоров». Список этот условно назывался «черным». Говорили, что он переведен с немецкого оригинала, который польский уборщик в Боннском университете нашел недоспущенным в унитаз при паническом отступлении немцев. Деду было приказано найти ученых, техников, инженеров, чьи фамилии есть в «черном списке», и взять их в плен раньше, чем до них доберутся русские. Первым в списке значился физик, разработавший ракету Фау-2, ту самую, что чуть не убила деда с Ауэнбахом в Лондоне. По скудным разведданным союзников, этот ракетчик был полноватый блондин.
Ничего в жизни дед так не хотел, как стать человеком, который взял в плен этого Вернера фон Брауна. А может, сказал он мне, больше всего ему хотелось увидеть ракету фон Брауна. Все в его жизни было неопределенно, кроме этого желания и твердой уверенности, что русский разведчик, идущий на запад через Польшу с наступающей Красной армией, не стал бы сидеть и хныкать из-за стрелы в ноге.
Что-то ширкнуло у деда над левым ухом, и прямо за спиной молоточек стукнул о дерево. На сей раз стрела поразила цветочный ящик, в котором росли только земля и пепел. В проверке гипотезы о меткости наступила критическая стадия. До сих пор у лучника было одно попадание на два промаха.
Четвертая стрела чиркнула по мостовой примерно в пятнадцати шагах впереди от моего деда, отскочила под углом градусов восемьдесят и закувыркалась в воздухе. Таким интересным образом она пролетела бы чуть левее него. Он выставил руку и поймал стрелу в воздухе.
* * *
Не то что мой дед был бесстрашный.
– Я боялся все время, – сказал он. – С первой минуты, как туда попал. Даже когда никто не стрелял в меня и не пытался сбросить мне на голову бомбу. Но когда в меня стреляли, кроме страха, приходила злость.
– И она оказывалась сильнее.
– Понимаешь, она накрывала меня с головой.
– Ясно.
– Она вытесняла все остальное. И тогда… За всю мою жизнь только тогда мне удавалось обратить ее на дело. Когда в меня стреляли. – Он скривил рот. – Но я не знал, что со стрелами это тоже работает.
* * *
Он поймал стрелу в полете, повернулся к желтому особнячку и глянул вверх. Алый индикатор его гнева подбирался к краю шкалы. Дерзко вздернутый подбородок дразнил лучника. В окне третьего этажа мелькнуло что-то белое. Ворот рубашки. Коричневый рукав. Розовая рука. Открытый рот. Человек перевесился через подоконник, в руках – бурая фигурная скобка лука. Что-то в легкости и бесшабашности позы подсказывало деду, что лучник едва ли старше его. Стрела висела между двумя пальцами, как длинная сигарета. Лучник приладил ее на тетиву. Дед поднял пистолет, и, в согласии со странным дуэльным кодексом Феллингхаузена, оба выстрелили одновременно.
Острый молоточек ударил в дедову каску посреди лба. Стрелок обмяк и выронил лук, который с легким звоном тетивы упал на мостовую. Несколько очень долгих мгновений стрелок висел на подоконнике, словно размышляя, отправиться ли вслед за луком. Потом он вывалился из окна и грохнулся на булыжники с двойным звуком: лопнувшего барабана и шлепка выбивалкой для ковров по мокрой шерсти.
Дед убрал пистолет в кобуру и снял каску. Она выглядела бутафорией из комедийного фильма, такого, в каком американские солдаты воюют с индейцами. Он перевернул каску. Стрела вошла на глубину чуть меньше дюйма. Позже он обнаружит у себя на лбу пятнышко засохшей крови.
Дед выдернул стрелу, надел каску и подошел к дому. Нагнулся, взял лук, затем повернулся к молодому человеку. Лет тому, наверное, было как Рэю. Он лежал, скрючившись свастикой, под окном булочной. Из затылка, которым он ударился о мостовую, шла кровь. Темные брюки, темный галстук, рубашка с пуговкой на воротнике и перламутровыми запонками. Ничто в одежде или лице не позволяло заподозрить, что это человек, способный застрелить тебя из лука.
Дед собирался встать рядом на колени и убедиться, что стрелок мертв, когда сзади раздался протяжный выдох, выражавший отчаяние, гнев или то и другое вместе. Лезть в кобуру времени не было, так что дед поднял лук и приладил на тетиву пойманную в полете стрелу. Он никогда не стрелял из лука, но готов был попробовать. В конце концов, получилось же у него с каноэ.
