— Ты что? — не поняла я.
— На! — сказал Витька и перевернул кулак.
На Витькиной ладони, целый и невредимый, лежал мой розово-клубничный ластик. И такой был восхитительный запах! И такие чёртики прыгали в Витькиных болотно-зелёных глазах!
Потом Витька ещё не раз заступался за меня. Отнимал у Нефёдова мои линейки и ручки. Сдерживал толпу в дверях класса, чтобы я могла спокойно пройти. Как-то расквасил нос Круглову за то, что он испачкал мелом моё школьное платье.
Я недоумевала, почему именно меня Витька взял под свою защиту. Девчонки говорили, что я ему нравлюсь…
…Я рассматриваю большую фотографию нашего первого «А». Из одинаковых овалов выглядывают смешные физиономии: радостные, серьёзные, лохматые, прилизанные, улыбчивые, угрюмые. Я ищу себя. Моя тонкая цыплячья шея беззащитно торчит из белого стоячего воротничка. Светлые волосы зачёсаны назад, за слегка оттопыренные уши. На лице смущённая, неуверенная улыбка.
Мне кажется, ему просто было меня жалко.
Остальным девчонкам Витька спуску не давал.
Синицыной как-то намазал стул клеем «Момент». Елизавета Георгиевна вызвала её к доске, а она прилипла и сидела как пень. Даже говорить не могла — как будто клеем ей намазали не стул, а рот. И получила, конечно, двойку.
Машке Портновой Витька подбросил в портфель дохлого мышонка. Визжал весь класс — кроме Елизаветы Георгиевны и Круглова. Они валялись в обмороке и визжать не могли.
С особой изощрённостью Витька измывался над моей лучшей подругой Белкой Фридман. Ему не давали покоя Белкины волосы. Густые, жёсткие, как проволока, они ниспадали ей на плечи, завиваясь тугими крупными кольцами. Чего только Витька не придумывал! Запихивал в Белкины кудри скрученные в виде папирос бумажки, колпачки от авторучек и прочий школьный мусор. Склеивал их жвачкой и пластилином. Втихаря отрезал ножницами клочья и подсовывал их Круглову в карман…
Доказательств причастности Белова ко всем этим безобразиям не было никаких. Тем не менее никто не сомневался, чьих это рук дело.
— Скажи этому дураку Белову! — уговаривали меня подруги. — Сколько уже можно!
Наивные! Они всерьёз полагали, что я имею над Витькой какую-то власть.
Повлиять на Белова было невозможно. Я не могла этого сделать, даже если бы очень сильно захотела.
И тогда они сговорились без меня.
Уроки закончились, школа пустела стремительно, как будто объявили эвакуацию. Я шла в сторону раздевалки.
— Вот тебе! Вот!
— Получай!
— Будешь знать!
— Допрыгался?!
Я сделала ещё несколько шагов… и оторопела. Витька стоял в плотном кольце окруживших его девчонок. Они наседали на него, как курицы на случайно залетевшего в их курятник чужого петуха. Галдели. Размахивали перед его носом кулаками и портфелями. Щипали за уши. Пихали в бока и спину.
— Поганец! Поганец!
— Вот тебе!
— Сейчас я ему!
— Дай я!
Витька, похоже, терпел поражение, но сдаваться не собирался. Он скалил свои неровные выщербленные зубы и молотил по воздуху тощими красными кулачками, пытаясь защититься от распалённых злостью и обидой девчонок. Наверное, один из его ударов достиг цели, потому что Белка вдруг охнула и отскочила к стене.
— Ах, ты так? Так? — хором завизжали девчонки, готовые растерзать Витьку в клочки.
Тумаки посыпались со всех сторон сразу. Витька оборонялся уже руками и ногами. Затравленно, словно попавший в ловушку зверёныш, сверкал глазами и пятился от нападавших в сторону гардероба.
Витьке уже почти удалось прорвать кольцо оцепления. Опасаясь его твёрдых острых кулачков, девчонки понемногу начали расступаться. Вдруг Витька оказался спиной ко мне…
Не знаю, как это произошло.
Я занесла свой красный дерматиновый ранец над Витькой. И опустила ему на спину, Потом ещё раз. И ещё. И ещё. Я колотила его исступлённо и самозабвенно, пытаясь отомстить за все обиды, которые он нанёс моим школьным подругам.
Витька даже не сопротивлялся. Один раз бросил взгляд в мою сторону. А потом стоял, не шелохнувшись, только голову втянул в плечи. И вздрагивал от каждого моего удара.
С тех пор прошло много лет. Витька Белов ушёл от нас после восьмого класса. Где-то учился. Кажется, в ПТУ.
Потом я случайно увидела его за рулём пассажирского автобуса. Он тоже меня заметил и помахал рукой из водительской кабины.
Как-то я столкнулась с ним на улице. Витька был с женой и маленькой дочкой. Кажется, он мне обрадовался. И немного смутился. Мы даже толком не поговорили.
— Привет!
— Как живёшь?
— А ты?
— Всё нормально. Только вот мама так и болеет гипертонией.
Больше я его не видела. Мы не вспоминали тот случай. Мне хочется верить, что Витька меня всё-таки простил.
История про рыбу
Мы с папой любим рыбу. Копчёную и варёную, жареную и заливную, в маринаде с морковкой и лавровым листом. Обожаем селёдку под шубой, вяленную на солнце воблу, шпроты в жестяной консервной банке и живого карпа, выловленного из огромного пластмассового чана угрюмой продавщицей магазина «Океан».
Мы едим рыбу целыми днями: на завтрак, обед и даже полдник. С рисом или картофельным пюре. Или просто так, без ничего, политую майонезом. А можно и вообще без майонеза. Тоже вкусно.
Эта безграничная любовь к рыбе заставляет нас при первой возможности хвататься за удочку и выковыривать из земли жирных багровых червей. С банкой червей мы идём на пруд и мечтаем о большой рыбе, такой небывалой, невиданной рыбе, которую и пожаришь, и засолишь, и уху сваришь, и наешься, и всех накормишь, и ещё останется. Вот какую рыбу мы когда-нибудь поймаем с папой!
Мы приходим на наше любимое место, где над водой нависла старая скрипучая берёза. Привычным жестом папа вынимает из банки червяка, смачно плюёт на него и со знанием дела насаживает на крючок.
— Плевать на червяка, — объясняет папа, — это обязательно, если хочешь поймать настоящую рыбу.
Мы садимся на мягкую густую траву и смотрим на поплавок. И папа рассказывает мне про писателя Хемингуэя. Папа всегда рассказывает мне то, чего нет в школьной программе. Или то, что есть, только не так, как в учебнике, а по-другому, гораздо интереснее.
