— И что я должна сделать? — спросила она.
— Мы скажем тебе, когда стемнеет.
— Но когда стемнеет, я должна идти домой, иначе меня будут ругать.
— Трусиха, — презрительно фыркнул Коскорис, тот самый, который ворует ластики. — Никто тебя не заругает! А ради фаланги ты должна стерпеть любые лишения.
Когда совсем стемнело, фалангисты вышли из школы и, прокравшись по пустым переулкам, оказались на каком-то пустыре. Там не было ни души, только кошки мяукали — так много, что спотыкайся хоть на каждом шагу.
— Конечно, Коскорис мог бы совершить этот подвиг, — шепотом сообщил ей звеньевой, — но он же толстый.
— Что же нужно делать? — снова спросила Мирто, которая никак не могла понять, чего от нее хотят.
— Поклянись честью фаланги, и я скажу тебе.
— Клянусь.
— Тут забор упирается в стену лавки киры Ангелики, — шепотом продолжил звеньевой. — И вчера вечером я расширил кошачью дыру в ней.
Мальчишки откатили от стены два больших камня и велели Мирто примериться, пролезет ли она в проем.
— Но что мне делать в мелочной лавке? — удивилась она. — Там же сейчас все заперто.
— С помощью карманного фонарика, который мы тебе дадим, потому что свет зажигать нельзя, ты поищешь, а когда найдешь, принесешь нам три коробки свистков на белых витых шнурах, десять складных ножей с двойным лезвием и как можно больше этих лотерейных шоколадок.
— Но как я могу их взять? — совсем растерялась Мирто. — Ведь киры Ангелики нет в магазине. Это же воровство.
— Воровство! — разозлился звеньевой. — Принести вещи, в которых нуждается твоя фаланга, — это воровство? А в чем тогда подвиг? Пойти среди бела дня и купить всё за деньги?
— Да ладно, она трусиха, — презрительно бросил Коскорис. — Я вообще не понимаю, на кой они нам сдались, эти трусливые дуры, в нашей фаланге.
Мирто тут же полезла в дыру.
— Ищи спокойно, — крикнул ей звеньевой. — Мы закроем дыру, а потом придем за тобой.
Они вернули камни на место, и Мирто оказалась взаперти в полной темноте. Она зажгла фонарик и замерла.
«Это подвиг, и все же он очень похож на воровство, — размышляла она. — Да еще и с карманным фонариком…»
Шаря по магазину, она нашла выключатель и повернула его. Птицы, жившие в мелочной лавке, проснулись и зашумели в своих клетках.
«Да где же эти свистки с белыми шнурами?» — бормотала Мирто, разглядывая полки…
Конечно, они и ей дадут свисток, чтобы она повесила его себе на шею. И, когда будет обязательным участие в фаланге и все в школе станут фалангистами, она станет звеньевой, на парадах будет идти впереди, постоянно оглядываясь на свою фалангу, и дуть в свисток. Но что подумает кира Ангелика утром, когда увидит, что не хватает стольких вещей? Ну конечно, звеньевой пойдет и скажет ей: «Я приказал моей фалангистке взять эти вещи, потому что она должна была совершить подвиг». А если он ничего объяснять не станет? Так что, выйти и спросить звеньевого и Коскориса? А если ее снова назовут трусихой, когда увидят, что она вылезает из дыры, так ничего и не взяв? И тогда… всё! Она никогда не станет звеньевой!
Легкий шорох, как будто кто-то открывает дверь, заставил обернуться похолодевшую от ужаса Мирто…
Дальше мне не нужно было слушать эту историю, я и так могла догадаться, что произошло. Перед ней появился Никос, который вышел из маленькой дверки, ведущей в крошечную каморку с пустыми клетками!
Представляю, что было с Мирто… Хотя и с Никосом тоже, ведь он застал ее ночью с карманным фонариком в руках, в пустом магазине. И наверняка он объяснил ей, что это, конечно, чистой воды воровство, а никакой не подвиг.
Мирто же сразу ударилась в слезы, и Никос перепугался, как бы с ней не случилось чего. Потом он убедил ее быстро бежать домой, пока не вернулись те двое. Он отпер ей дверь, выпустил на улицу и дал слово, что придет к нам домой, чтобы повидать ее еще раз, и что он сам нам расскажет, что случилось. Только тогда Мирто перестала плакать и ушла.
Когда Никос закончил свой рассказ, он попросил Стаматину спуститься вместе с ним и разбудить дедушку, чтобы он мог и с ним попрощаться.
Затем брат обнял нас обеих и — и это у нашего великана Никоса! — глаза его наполнились слезами.
— Но как же ты уедешь? — спросила я. — Разве тебя не схватят, как только ты сядешь на паром?
— Я поеду верхом на леопарде, — улыбнулся он.
— Ты что, не знаешь, что леопарда убили?
— Его не убили, Мелисса, его только ранили, а теперь с ним все в порядке.
Никос снова поцеловал нас.
— Я напишу вам, — прошептал он взволнованно и вместе со Стаматиной вышел из комнаты.
— Иди в мою кровать, — попросила Мирто. — Я не могу спать одна.
Я залезла к ней под одеяло.
— ОЧСЧА, ОЧПЕЧА?
— Не знаю, Мелия.
— А я — ОЧСЧА, ОЧСЧА! Потому что леопард жив!
Канарейка и Испания
Крабы и звезды
Если бы я родилась писателем
Когда я проснулась следующим утром, мне показалось, что все это я видела во сне. Мирто еще спала. Мы проспали, а нас никто не разбудил! Мы же опоздали в школу! Дверь бесшумно открылась, и в комнату на цыпочках вошла мама.
— Мелия, — сказала она шепотом, чтобы не разбудить Мирто. — Сегодня ты тоже не пойдешь в школу, останься дома, чтобы составить компанию своей сестре.
— Ты знаешь? — спросила я.
— Да, Стаматина нам все рассказала.
— И что теперь будет, мама?
— С чем будет, Мелия?
— Ну… с Мирто, с фалангистами, со школой?
— Не знаю, родная. Мы должны подумать.
Как это странно — видеть Мирто в кровати. Она почти никогда не болеет. А теперь целыми днями лежит, смотрит в потолок и отказывается от еды.
Тетя Деспина открыла свой шкаф и принесла ей целую гору сладостей, но она к ним даже не притронулась. Я сижу рядом, болтаю с ней о всякой чепухе — а в ответ ничего, даже улыбки. Вдруг она вскочила с постели — и надевает тапочки.
— Хочешь чего-нибудь?
— Сказать кое-что дедушке и маме.
— Подожди, я их позову.
— Я сама пойду.
Мы спустились по лестнице и вошли в столовую, где все уже собрались, даже папа! Он не пошел на работу.
— Мирто! — все пришли в ужас, и было от чего — Мирто очень бледная, в пижаме…
