– Произошла утечка информации. Пара наших…
Эван слышит в голосе Джека боль.
– Что случилось? – настаивает он.
– Они переметнулись к врагу.
– Ты знаешь что-то еще?
– Нет.
– Ну что ж, если ты хочешь, чтобы я охотился на Сироту, лучше тебе заставить Вашингтон вынуть голову из задницы и дать мне конкретную информацию!
– Ее нет. Ты и сам это знаешь.
– Это не значит, что у меня нет вопросов. Шестая заповедь – или ты забыл о ней?
Эван смотрит на экран ноутбука. Он видит изображение ван Скивера, но перед его мысленным взором возникает другой ван Скивер – ребенок на асфальтированной бейсбольной площадке в тени высотного комплекса Лафайет-кортс, где они частенько собирались. Компания лоботрясов, у которых было полно времени и которым было нечем заняться.
– Я не стану этого делать, – говорит Эван. – Не стану убивать своих. Он же пришел со мной.
– Он в любом случае труп, – отвечает Джек. – От твоей ли руки или от чьей-нибудь еще.
– Это аргумент сомнительного морального качества, – говорит Эван.
Тишина. Затем Джек отвечает:
– Справедливо. Возвращайся во Франкфурт. Они пришлют кого-нибудь, чтобы прибраться за тобой.
– Как всегда.
Эван вешает трубку.
Три дня спустя он звонит еще раз, набирая номер одноразового телефона из списка, который он запомнил. Джек берет трубку на кухне, Эван слышит, как работает фильтр кофейной машины.
– Нужно встретиться, – говорит он.
– Это невозможно. Твоя работа в Болгарии многих поставила на уши. За тобой могут следить.
– За мной не следят.
– Откуда ты знаешь?
– Ты сам учил меня этому.
Пауза.
– Это недозволенный контакт, – наконец говорит Джек. В его лексиконе нет слова хуже, чем «недозволенный».
– Это недозволенная жизнь. Нужно встретиться. Сейчас.
– Нет. Оставайся в Германии. Исчезни с радаров. Сейчас ты не сможешь въехать в страну.
– Я звоню тебе с пересечения Л-стрит и Коннектикут-авеню.
На этот раз пауза тянулась дольше.
– Возможно, утечка происходит с нашей стороны, – наконец говорит Джек. – Не хочу светиться. Я стараюсь не высовываться.
Работа в Болгарии. Утечка. Оправдания, нехарактерные для человека, который не привык оправдываться.
Джек молчит. Эван тоже.
Наконец Джек сдается.
– Подземная парковка на Огайо-драйв на юг от мемориала Джефферсона. Она сейчас закрыта, там проводят строительные работы. Я буду в полночь на уровне Р3. На протяжении пяти минут.
Он нажимает на «отбой».
Когда наступает ночь, Эван, засунув руки в карманы, идет вдоль берега Потомака. Цветут вишни, и, как всегда, Эван обращает внимание на то, что они почти не пахнут. Под ногами хрустят опавшие лепестки.
Эван находит парковку и несколько раз обходит это место, прежде чем приблизиться, а затем пробирается между оградительных конусов и пролазит под желтой лентой. Он обходит каждый уровень парковки, минуя ряды бетономешалок и машин, загруженных стройматериалами, спускается на уровень Р3, обследует периметр темного этажа и ждет, скрывшись за бетонной колонной. На протяжении двух часов Эван не пошевелился, оставаясь неподвижным, как и окружающие его инструменты и транспортные средства.
Ровно в полночь Джек подходит с дальнего конца уровня Р3, где, насколько известно Эвану, нет лестницы. Впрочем, это вполне подходящий фокус для человека, некогда бывшего резидентом ЦРУ. Подшипники внутри подшипников.
Шаги Джека гулко отдаются в тишине. Силуэт становится виден в свете красной лампы лифта, отбрасывая длинную тень на покрытый пятнами машинного масла пол. Джек останавливается и смотрит прямо на то место, где прячется в темноте Эван.
– Ну? – говорит он.
Эван выходит на свет. Мужчины заключают друг друга в объятия, длящиеся на одно мгновение дольше, чем следовало бы. Прошло двадцать шесть месяцев со времени их последней встречи – пятнадцати минут в карфагенском кафе. За прошедшие годы лицо Джека слегка расплылось, хотя он и остается по-прежнему в форме, ни грамма лишнего веса. Рукава синей фланелевой рубашки закатаны до локтей, на предплечьях видны мускулы. Руки бейсбольного кетчера.
Когда они разжимают объятия, Эван осматривает парковку. Прокашливается.
– Я ухожу, – говорит он.
Джек окидывает его взглядом.
– Ты не можешь уйти. Тебе это известно. Без меня ты всего лишь…
– Военный преступник. Знаю. Но я уйду в подполье.
– Мы не можем об этом говорить, – отвечает Джек. – Не здесь, не сейчас. Понимаешь? Я знаю, ты думаешь, что ты сам по себе. Но я защищаю тебя. Телефонный звонок, услуга от приятеля на паспортном контроле. Я единственный человек, который…
Из груди Эвана рвутся чувства – ему кажется, что он загнан в угол.
– Я не могу так больше!
Резкие слова эхом отражаются от бетонных стен и колонн. Эван не может вспомнить, когда в последний раз в его голосе было столько эмоций. Он вытирает рот, отворачивается.
Джек моргает. Он смотрит на Эвана так, как никогда не смотрел раньше, – взглядом родителя, который только что заметил, что его ребенок повзрослел. Глаза Джека увлажняются, губы плотно сжаты. Он не плачет, но кажется, что готов разрыдаться.
– Я хотел, чтобы ты делил мир не только на черное и белое. Я хотел, чтобы ты… оставался человеком. В этом я, возможно, подвел тебя. – Джек снова моргает, дважды, и опускает голову, глядя на носки туфель Эвана. – Прости, сынок.
Слишком поздно Эван замечает вибрацию от движущегося автомобиля. Его мышцы напрягаются. Слышится рев двигателя; включившиеся фары, подобно прожектору на караульной вышке, выхватывают из темноты кусок северной стены. В дальнем конце парковки черный джип, высекая искры, съезжает по круговому спуску с Р2.
Сквозь лобовое стекло, покрывающееся паутиной трещин, видны вспышки выстрелов. Джек хватает Эвана за руки и рывком отбрасывает к колонне. Пули выбивают из нее бетонную крошку. Эван выхватывает пистолет, перекатываясь, перемещается на другую сторону от колонны и поднимается, держа пистолет двумя руками. Джип несется на него, и он стреляет сквозь разлетевшееся вдребезги лобовое стекло.
