Кроме того, был еще один вывод, не менее важный: приобретенный мною опыт серьезно менял мой взгляд на мир. Ни одной статьи не было посвящено любви! А между тем она, появившись в моей жизни, изменила все. «В самой любви нет никакого смысла, но она придает смысл всему остальному» — кто это сказал? Нет ничего удивительного в том, что встретив ее, я перестал писать — и выше я уже объяснял почему. Я обрел гармонию в себе — и самое страшное, что сделал Дервиш, заключалось в том, что он уничтожил все то, что составляло эту гармонию, отняв у меня ее.
Мало что, в общем-то, изменилось — по-прежнему нужно было найти последнюю статью, хоть это была и не «Стыд и совесть»; возможно, надо почитать Коран или Хайяма — и тогда моя память заговорит.
7
В гараж я вернулся уже затемно.
Только улегся, позвонил Урман:
— У тебя все в порядке?
— Да… Был на сайте.
— Я тоже там был. Неплохой трафик.
— Это не важно.
— Нашел что-нибудь?
— Не знаю… Скорее нет. Но это точно не «Стыд и совесть». Думаю, надо искать последнюю. Завтра вывешу на главной объявление, может, у кого-то что-то осталось… Сегодня сил не хватило.
— О’кей. Я тоже поищу. А насчет второй версии?
— Какой второй версии?
— Поступка, который мог инспирировать все это. Твоего поступка. Помнишь, о чем мы говорили?
— Не знаю. Не думал об этом. Спать хочу.
— Ладно, завтра поговорим…
Я вырубился, проснулся утром, посмотрел на часы — около одиннадцати, потом снова заснул и проспал до обеда.
Поднялся — и вдруг вспомнил о Насте.
Что с ней? Где она сейчас? Возможно, ее пытают или… или ее уже нет в живых… И все из-за меня!
Я, в чем был, бросился к выходу. Вернулся, схватил куртку и телефон. Выскочил на улицу.
Звонок!
— Слышь, земляк, мы вроде договаривались?
Я понял, кто это. Сглотнул ком в горле.
— Ты слышишь там или нет? Если через час тебя не будет на Гончарной, 4, пеняй на себя. Развлечемся с твоей сестренкой. А потом на помойку. Ты понял?
— Слышь, ты, шестерка, — в тон ему ответил я, неожиданно для себя. — Дай мне главного.
Послышалось какое-то шушуканье, потом шум, как будто трубку прикрывали рукой. Невнятные голоса.
— Ты что, не пон…
— Дай главного.
В трубке что-то заскрипело, какой-то голос — другой, ровный и спокойный — сказал:
— Да.
— Слушай меня. Вы отпускаете мою сестру. Отвозите ее туда, откуда взяли. И приносите ей извинения — в той форме, в какой она сочтет нужным. Это во-первых. Во-вторых, вы забываете о моем существовании. Навсегда. И тогда я вас не трону. Если этого не произойдет, вам будет плохо. Очень плохо.
Человек на том конце провода неожиданно рассмеялся.
— Условия ставишь?
— Что-то непонятно?
— Да все в порядке с твоей сестрой. И проблему разрулили уже. Взяли ее, чтобы с тобой поговорить, но теперь в ней нет надобности. И вправду оказалось, что ты никого не любишь…
— Зачем вам со мной говорить?
— Не боимся мы смерти, брат, — продолжал голос спокойно. — И на сходе сочли, что то, что ты сделал, справедливо. Хотим понять, как ты это сделал. Тебе все равно недолго осталось, может, поделишься?
— А вы уверены, что вам это надо?
— Надо, брат. — Человек на другом конце провода снова рассмеялся. — Мы все там будем, но, может, тебя вообще убить нельзя? Если так, то лучше договориться…
Мне отчего-то стало страшно. Да, не только я свой сайт читаю. Но этого не может быть, не может быть никогда…
— Возвращайте сестру. Тогда поговорим.
Я дал отбой.
Ничего они с ней не сделают. Им нужен я, а не она. Возможно, их заверения в том, что «проблему разрулили», и блеф — они наверняка хотят отомстить, да и, может быть, получили задание от моего тестя…
Кстати, о тесте.
Отчасти, чтобы отвлечься, отчасти, чтобы навести хотя бы какой-то порядок в мыслях, я отыскал среди вещей кипу газет, оставленных Вакуленко, и стал читать все, что было посвящено Пешнину. Большие деньги, большая политика, неудавшиеся покушения, единственная дочь, попавшая в автокатастрофу — ничего нового в этом не было; но я хотя бы знал его теперь в лицо. Мог ли он заказать меня уркам? Мог. Да и не только им. На то, что СМИ помогут мне, полагаться полностью нельзя — если меня убьют, он легко уйдет от ответственности. Невозможно представить себе, чтобы такой влиятельный человек не смог устранить какого-то никому не известного интернет-писателя (да и известного тоже) — значит, либо он хочет, чтобы я погиб каким-то изощренным образом, либо он действительно не может. Последнее кажется предпочтительным — но быть под защитой Дервиша (конечно, в этом все дело) одновременно и приятно, и страшно.
Как же мне поступить? Во всяком случае, не каяться. Если бы он мог меня уничтожить, меня бы не оправдали. На воле у меня гораздо больше возможностей. Это значит, его можно вообще игнорировать до поры, как и этих криминальных типов. Я должен сосредоточиться на главном. А главное теперь — найти «Хайяма».
Разумеется, я должен был думать о сестре. Убедиться, что с ней все в порядке. Не знаю почему, но я был уверен, что ее уже доставили домой в целости и сохранности, и ни один волос не упал с ее головы…
Звонок.
— Игорь…
— Настя, это ты?
— Игорь, не приходи ко мне! Тебе…
— Ты… цела? Все хорошо?
— Да. Тебе грозит опасность!
— Ты дома?
Плачет.
— Я спрашиваю — ты дома? Я сейчас приеду.
— Не надо! Все… хорошо. Не приезжай, прошу тебя. Им именно это и нужно. Все хорошо, я просто… проехалась до центра. И все. Не переживай, пожалуйста, они даже извинились.
Значит, с их стороны условия договора соблюдены.
— Они сказали тебе что-то?
— Да. Хотят с тобой поговорить. Они… не похожи на бандитов. Или, может, бандиты, но очень высокие. Обещай мне, что не появишься у меня, тогда я буду спокойна.
— Обещаю.
Она положила трубку.
Правильно все же я сделал, что не поехал к ним, не стал соглашаться на их условия, а выдвинул свои. Поговорю с ними, но позже, пусть подождут.
Я снова отправился в интернет-кафе. Но позвонил Грунин. И через час я уже был у нотариуса (когда-то с этим нужно будет разобраться, подумал я, почему не сейчас?) Кроме адвоката, там уже был вездесущий Вакуленко с целым шлейфом из коллег. В контору, к счастью, всех их не пустили. Отправление формальностей затянулось на полдня — причем Грунин с Вакуленко, все то время, пока я пыхтел над бумагами, как старые приятели, переговаривались и смеялись. На выходе журналисты бросились на меня, как свора собак, щелкая затворами фотоаппаратов и протягивая микрофоны, но Вакуленко, властным жестом отстранив самых настойчивых, открыл передо мной дверцу машины:
