— Хорошо… Спасибо, Женя, я так и сделаю.
Итак, планы меняются. Помедлив чуть-чуть, я выключил компьютер. Положил в карман флешку со статьями.
Может, Вакуленко ошибается и мне все же удастся найти «Хайяма»? В конце концов, брошу клич на сайте…
Так или иначе, я не могу оставаться в гараже, когда aihappy.ru уже работает в полную силу. Я должен быть там.
Урман ушел куда-то, так что я закрыл гараж и отправился в ближайшее интернет-кафе, на Шаболовку.
…Вот я и дома!
Вроде бы никаких изменений.
Вместо вступительного слова, где я рассказывал о себе и о сайте, был размещен — от моего имени — пост, призывающий не верить тому, что обо мне говорят СМИ. Я не помнил, чтобы я его писал. В остальном все было как раньше.
Я зашел в раздел «Статьи». Слава богу, все на месте. Но «Хайяма» нет. Я загрузил содержимое флешки, сравнил — на первый взгляд, тексты совпадали. Что ж, пока придется обойтись без последней работы — позже напишу на главной обращение ко всем с просьбой ее найти. Или разошлю по почте…
Конечно, естественно было бы сразу обратиться к «Стыду и совести»; и поначалу я так и хотел сделать, но слова Урмана не выходили у меня из головы: а если действительно все мои опусы или часть из них, в совокупности, были чем-то вроде круга света, отнимающего пространство у тьмы? Если это так, то нужно перечитать и исследовать их все, в том порядке, в котором они были написаны — и найти взаимосвязь, и понять, что делать.
Всего статей было девятнадцать.
Я взял блокнот и стал вносить в него записи относительно каждой, все то, что приходило на ум и могло помочь найти отгадку…
После тщательной вычитки осталось пять статей, которые, так или иначе, могли мне помочь. Вот они.
«Манифест одиночки»
Какой бы старой ни была мысль о том, что человек одинок, для меня она всегда была актуальна. Общество, многочисленные институты, семья, религиозные объединения, писал я, все это тлен, бутафория. Но одиночество — это не проклятье, а совсем наоборот, дар! И этим стоит гордиться. Гордиться — и стремиться к самодостаточности, поискам счастья в себе, жизни в «башне из слоновой кости».
Теперь-то я знаю, что это не так. Человек одинок, да. Но только до того момента, пока он не повстречает любовь; и не важно, сколько она длится, не важно, что там писал Толстой в «Крейцеровой сонате», я был готов отдать за свою любимую жизнь, и одно это разрушало все мои умственные построения, и эту статью, вызвавшую первый широкий резонанс, следовало признать заблуждением!
Однако именно в этой статье было нечто, что могло бы стать причиной моих мытарств; а именно — мои утверждения об одиночестве и любви, разве я не получил достаточного подтверждения (или опровержения) моим словам? Но неужели для этого была нужна такая чудовищная жертва?
«Правда и ложь: в чем разница?»
Ни в чем. Высокая, яркая, искусная ложь — по сути, альтернативная реальность — равносильна правде, полагал я. В высших своих проявлениях ложь — это произведение искусства. Разве мы не восхищаемся «Анной Карениной» или «Сикстинской капеллой»? Какая разница, что было на самом деле, каковы были прототипы — ведь эта ложь жива, а до правды дела никому нет? Нередко мы предпочитаем иллюзию реальности, и чем она более тонко сконструирована, тем лучше; правда же груба и неприглядна. Что же в итоге? В итоге: ты можешь говорить правду или лгать (мы все делаем и то и другое) — но если лжешь, делай это искусно, красиво и уверенно, чтобы люди восторгались, будь то твоя любимая женщина или безымянная толпа; говоришь ты правду или лжешь, не важно — если ты создаешь иллюзию, которая равна или лучше реальности. На высоких уровнях позволено все.
Было в этой статье нечто, связывающее ее со «Стыдом и совестью», а значит, и с Дервишем.
«Альтруизма не существует».
Все наши поступки эгоистичны. Все без исключения. Где-то я приводил пример, когда человек жертвует жизнью ради любви или веры — допустим, средневековый еретик, сжигаемый на костре; но жертвовать собою «ради» — значит иметь в себе глубокое убеждение, что то, ради чего ты приносишь себя в жертву — истинно, и получать от этого удовольствие высшего порядка. Я утверждал, что всякий подвиг — это высшее проявление тщеславия. Я уже не говорю о заботе или подарках — дающий всегда получает удовольствие не меньше, а то и больше, чем принимающий.
Эта работа навела меня на странную мысль: а действительно ли я хочу вернуть ее ради нее самой — или просто пытаюсь избавить себя от боли? Я не хотел об этом думать. Но статью выделил.
«Время — Ultima Thule»
Время подобно реке. И ничего не существует, кроме этой реки. Все то, что нас окружает — это ее создания. Даже пространство. Имея возможность выйти из этой реки — на свой Берег, можно свободно странствовать по будущему и прошедшему, можно стать бессмертным. Можно попасть в любую точку Реки, по своему выбору; но где он, мой Берег?
Это был самый странный мой опус, обрывочный, полный недоговоренностей, как будто я писал в каком-то наркотическом угаре. Но связь между этим «бредом» и Дервишем, безусловно, была — так как последний, безусловно, имел вневременную природу, если вообще не управлял Рекой.
И наконец:
«Стыд и совесть: что делает человека человеком».
С замиранием сердца я читал эту статью. Смысл ее состоял в том, что стыд и совесть, подобно боли, имеют охранительную функцию. Человек, не способный испытывать боль, умирает; человек, лишенный нравственного чувства — перестает быть человеком. Но кем он тогда становится? Вопрос был задан; но не было и намека на то, что я собираюсь найти на него ответ, проверив свою гипотезу на личном примере, в чем меня «уличил» Вакуленко. Чушь, конечно. Но если заглянуть в себя, испытывал ли я угрызения совести от того, что стал, по сути, причиной всего того, что с нею произошло? Или от того, что стал причиной смерти других людей? Я вынужден признаться: нет. Я воспринимал эту ситуацию как данность. Я всегда старался не совершать поступков, за которые мне было бы стыдно. «Боишься — не делай, делаешь — не бойся, сделал — не сожалей!»
Я испытал разочарование. Безусловно, эта статья была частью пазла, который мне предстояло сложить, чтобы понять, чего хочет от меня Дервиш, — но она, по-видимому, не была ключом к загадке.
На всякий случай я перечитал ее еще раз — с тем же результатом.
Для полноты картины я перечитал еще и «автобиографию», которую нашел среди вещей у сестры.
Очевидно, Урман был недалек от истины, когда предположил, что дело в совокупности статей, а не в одной из них. И аналогия, которую он провел, была точна. В каждой из работ, которые я сохранил в отдельную папку и распечатал, было нечто, что вполне могло явиться неким демаршем по отношению к тонкому миру — и каждый раз создавалось впечатление, что я преступал какую-то границу. И без последней статьи было ясно, что я играл с огнем, который мог выжечь мне душу.
