Затем пришло письмо от Опекуши с известием, что он едет на восток, чтобы навестить свою маленькую девочку. В Южном проходе царило еле сдерживаемое возбуждение. Розали, Маргерит и их соседки проводили серьезные совещания, на которых обсуждали, что ей следует надеть и как себя вести. В конце концов остановились на белом муслине и голубых лентах. Затем они еще долго думали, следует ей поцеловать его или нет, но Розали решила этот вопрос отрицательно.
– Увидев тебя, – объяснила она, – он сразу осознает, что ты уже не ребенок. За прошедшие три года ты превратилась в молодую женщину. И он ощутит в твоем присутствии необъяснимую робость.
– Гм! Надеюсь… – сказала Маргерит с легким сомнением в голосе.
Опекуша приехал в воскресенье. Школа – в полном составе – расплющила носы об окна, наблюдая за его прибытием. Все надеялись увидеть фланелевую рубашку, сапоги со шпорами и непременно сомбреро. Но нужно сказать ужасную правду. На нем был фрак самого безупречного покроя, шелковая шляпа, трость и белая гардения в бутоньерке. Посмотрев на него, вы были бы готовы поклясться, что он в жизни не видел ни револьвера, ни лассо. Он был рожден для того, чтобы передавать тарелку для пожертвований в церкви.
Но худшее было еще впереди.
Он собирался сделать сюрприз своей маленькой подопечной. Когда она вернется на ранчо, это будет настоящий, уютный родной дом. Нежная женская заботливость превратит его в подходящее жилище для юной девушки. Опекуша был не один! Его сопровождала молодая жена – высокая, светловолосая, красивая женщина с низким голосом и приятными манерами. После обеда она пела девочкам, и шестьдесят четыре пары глаз внимательно изучали красивое лицо и фигуру, шестьдесят четыре… нет, шестьдесят три из ее слушательниц решили вырасти точно такой, как она. Маргерит смотрела на все происходящее в состоянии полного изумления и растерянности. Мир, придуманный ею и существовавший семь недель, рухнул в один час, и у нее не было времени приспособиться к такой внезапной перемене. Никогда – она осознала это до конца – не сможет она соперничать в женственности с женой Опекуши. Это было не в ее натуре; ничего не вышло бы, даже если бы она начала практиковаться с колыбели.
Вечером супруги возвращались в город, и Опекуша перед всей школой погладил свою подопечную по головке и велел ей быть хорошим Малышом и слушаться учителей. Его жена покровительственно обняла ее за плечи, поцеловала в лоб и назвала «милой доченькой».
После вечерней церковной службы в воскресенье всем предоставлялись свободные два часа. Учителя собирались в кабинете директрисы, чтобы выпить кофе и побеседовать, а девочки, как правило, писали письма домой. Но в тот вечер в Южном проходе никто не предавался столь мирному занятию. Маргерит Маккой переживала возвращение к своей истинной натуре и, если употребить ее собственное колоритное выражение, «отжигала».
Эхо оргии наконец достигло сплетниц, сидевших внизу за кофе. Мисс Лорд отправилась, чтобы выяснить, что происходит… и подошла на цыпочках.
Мисс Маккой в ухарски сдвинутой набок шляпе, которую когда-то использовали для живых картин, в короткой гимнастической юбке, красных чулках и красном поясе отплясывала на столе чечетку, как ее пляшут в лагерях старателей, а зрительницы аккомпанировали на расческах и хлопали в такт.
– Маргерит! Слезай! – испуганно попытался предупредить ее кто-то, перекрикивая шум.
– Не зовите меня Маргерит. Я Малыш Маккой из Крипл-Крик[28], – заявила она, но тут же, заметив мисс Лорд, возвышающуюся над головами столпившихся в дверях девочек, довольно неожиданно спрыгнула со стола. На этот раз у мисс Лорд не было слов. Минуты три она изумленно таращила глаза, а потом с трудом выговорила:
– В воскресный вечер в церковной школе!
Публика рассеялась, и мисс Лорд и мисс Маккой остались наедине. Розали убежала в самый дальний конец Райского Коридорчика, где целый час, дрожа от ужаса, обсуждала с Патти и Конни, какими могут быть наказания за такой проступок. Звонок, возвестивший «отход ко сну», прозвенел прежде, чем она набралась храбрости, чтобы прокрасться назад в темный Южный проход. С постели Маргерит доносился звук приглушенных рыданий. Розали упала на колени и обняла свою соседку по комнате. Рыдания прекратились: Маргерит мужественно сдерживала дыхание.
– Малыш, – утешающе сказала Розали, – не обращай внимания на Лорди… она отвратительная, шпионистая старуха! Что она сказала?
– Что мне целый месяц запрещено выходить за пределы школьной территории, что я должна выучить наизусть пять псалмов и получу пятьдесят замечаний.
– Пятьдесят! Это просто безобразие! Тебе никогда столько не отработать! Она не имела никакого права поднимать столько шума после того, как ты так долго вела себя совершенно образцово.
– Мне плевать! – сказала Малыш свирепо, освобождаясь из объятий Розали. – Той больше никогда не представится случая назвать меня ее «милой доченькой».
Глава 10. Орхидеи и лук
– Периметры подобных многоугольников относятся, как длины соответствующих сторон.
Патти в двадцатый раз мечтательно заверила себя в этой важной истине, сидя у открытого окна классной и устремив взгляд на вздымающиеся на ветру белые волны расцветшей за ночь вишни.
Было крайне необходимо поскорее покончить с субботними домашними заданиями, так как Патти предстояло под присмотром Мадемуазель отправиться в город вместе с еще несколькими ученицами, чтобы провести час в кресле дантиста. Но погода была не особенно подходящей для сосредоточенной учебы. Проведя без всякого интереса час за учебником геометрии, она закрыла его и пошла наверх переодеваться – оставив тех, кто не ехал в город, заниматься еще один час.
Патти направилась к лестнице, но не добралась до нее. Оказавшись у распахнутой двери, выходящей на заднее крыльцо, она задержалась и решила поближе взглянуть на цветущую вишню, а затем прогулялась по крытой аллее из вьющихся растений, чтобы посмотреть, как зацветают глицинии, а оттуда было рукой подать до узкой дорожки между двумя рядами яблонь с розовыми бутонами. И не успела Патти оглянуться, как обнаружила, что сидит на каменной ограде в дальнем конце пастбища. За спиной была Св. Урсула, а впереди был Мир.
Патти сидела на ограде и болтала ногами за пределами школьной территории. Самым возмутительным преступлением, какое ученица могла совершить в Св. Урсуле, считался выход за ограду без разрешения. Патти сидела и глядела на запретную землю. Она знала, что не должна терять времени, если хочет успеть к отправлению «катафалка», и к поезду, и в кресло дантиста. Но все же она сидела и мечтала. Наконец вдали, за полями, на дороге она увидела «катафалк», весело катящий к станции. И только тут ей пришло в голову, что она забыла сказать Мадемуазель о своем намерении поехать к дантисту и что, соответственно, Мадемуазель не хватится ее. А в школе наверняка решат, что она уехала, и тоже ее не хватятся. Итак, без всякого злого умысла она была свободна!
