Томас предпочел не отвечать на этот вопрос. Они, конечно, беспечные создания. Их не столько воспитывали, сколько баловали. Отцовское равнодушие позволяло матери потакать им во всем.
Они остановились перёд клеткой со львом — любимцем его матери. Здесь она всегда останавливалась в первую очередь. Леди Гамильтон шагнула вперед и окинула взглядом четверых животных. Они развалились на жестком цементном полу, под влажным мехом четко проступали мышцы.
— Львиное логово, — пробормотала Эсмеральда так тихо, что он едва расслышал ее.
— Какие это благородные животные, — сказала его мать. — Такие сильные и смелые.
Конечно, с виду они были сильными, но казались скорее скучающими, чем благородными.
— Как может лев быть смелым, когда он заперт в клетке? — спросил Томас.
— Становится ли человек смелее после того, как он совершает смелый поступок? Или он смел по своему характеру еще до того, как поступок позволил ему это показать? — Ответ Эсмеральды застал его врасплох.
— Можно ли считать человека, думающего об убийстве, таким же злом, как и убийцу? — возразил он.
Она склонила голову набок.
— Я бы не отважилась вам ответить. Я задала вопрос, я не затевала спор.
— Я бы не назвала этих двух львов смелыми, — заявила Элизабет.
— Почему же? — спросила леди Гамильтон.
— Они слишком ленивы, чтобы обладать смелыми характерами, — ответила ей дочь.
— Откуда ты знаешь? — заметила Мэри. — Им здесь нечего делать, только лежать. Клетка слишком мала, чтобы можно было показать себя.
— Я не думаю, что лев смел по характеру, — сказала Эсмеральда. Ее тихое замечание осталось незамеченным близнецами, затеявшими добродушный спор.
— Большинство людей не согласилось бы с вами, — сказал Томас, поворачиваясь к ней. Закутанная в шелк с ног до головы, она казалась скованной, странно уменьшившейся, несмотря на окружность ее юбок.
— Я знаю. — Ее руки, лежащие на талии, сжались, их тонкие кости стали заметны сквозь мягкую кожу перчаток. — Смелость подразумевает самоотверженность или хотя бы какой-то риск ради цели. Львы пользуются зубами и когтями, чтобы убивать животных, у которых нет ни того ни другого. Они не более смелы, чем мясники.
— По вашим словам, они просто злы, — сказал Томас.
Она повернула к нему голову, и ему представилось, что ее прозрачные глаза устремлены на него.
— Не злы. Злыми бывают только люди. Но они и не смелы.
Он почти протянул к ней руку, не понимая зачем, но она уже отвернулась от него. Томас встряхнулся, заглушил свой порыв и поискал глазами мать.
Леди Гамильтон ушла вперед. Цвет ее лица стал лучше, но рука по-прежнему тянулась к жемчугам на шее, перебирала их на ходу. Близнецы шли за матерью, все еще препираясь.
— Вам не следовало приходить сюда, — хрипло прошептала Эсмеральда, как только троица отошла от них на достаточное расстояние.
— Значит, я должен оставить вас наедине с моей матерью, чтобы вы делали с ней все, что вам хочется? — Он не смог скрыть своей горечи.
— Вы делали это до сих пор, — сказала она, желая ранить его этими словами. И ранила.
— Только потому, что я не могу запретить ей видеться с вами. Пока что, — добавил он.
Она замерла, а потом пожала плечами с безразличным видом. Впрочем, он не поверил этому деланному равнодушию ни на йоту.
— Не я хочу заниматься расследованием обстоятельств смерти вашего брата. Если вы решили мешать мне, это повредит вашему делу, а не моему.
Томас тихонько выругался. Это была дурацкая сделка. Он это понимал. Но не хотел отказываться от своих фантазий, от надежды на то, что после стольких лет можно что-то изменить.
— Ваша мать не станет исповедоваться мне, пока вы витаете над ее плечом, точно ворон, — холодно продолжала она. — Вы должны оставить нас в покое, если хотите что-нибудь узнать. Положитесь на ваших шпионов, пусть они подтвердят содержание наших разговоров, коль скоро вам это нужно. Если, конечно, они могут прятаться так близко, чтобы услышать нас. — В ее последних словах послышалось легкое презрение.
Томас долго не двигался, глядя на нее. Эсмеральда стояла совсем рядом с клеткой со львами, темно-зеленое платье для прогулок облегало ее узкую талию и исчезало под черной вуалью.
Наконец он кивнул. Что еще ему оставалось делать?
— Ну так поговорите с ней. Я пойду… — Он усмехнулся. — К клетке с обезьянами. Полагаю, в этом есть некая поэтическая ирония. — Он с язвительным видом прикоснулся к полям шляпы и ушел.
Эм смотрела на его высокую широкоплечую фигуру, удаляющуюся от нее, и передернулась. Даже когда она нарочно провоцировала его, он не утрачивал контроль над своим лицом. Только когда она дразнила Варкура своим телом и его собственной похотью, ослабевала его железная хватка. И она не знала, придает ли это ей смелости или пугает.
Теперь он ушел, и ей следовало бы почувствовать облегчение. Она с трудом оторвала взгляд от Варкура, снова повернулась к леди Гамильтон и ее дочерям и расправила плечи. Теперь у нее есть два обязательства — одно перед самой собой, другое — перед лордом Варкуром. Оставалось только надеяться, что она выполнит и то и другое.
Она догнала леди Гамильтон. Близнецы ушли вперед. Графиня тихо напевала что-то — немелодично и с придыханием. Эм знала, что половина капризов этой женщины — просто представления, разыгрываемые больше для самой себя, чем для кого-то еще. У леди Гамильтон была потребность играть роль леди Шалотт, представлять обреченную деву, слишком нежную для этого мира. Это придавало смысл ее жизни, которая в противном случае была бы вообще лишена его.
Несколько минут Эм молча шла рядом с ней рука об руку, предоставляя графине выбирать дорогу. Наконец она спросила:
— Что вам приснилось?
В клетке перед ними дикобраз, похожий на переросшего ежа, направлялся к своей плошке. Леди Гамильтон сказала, не отводя от него глаз, хотя вид у нее был рассеянный:
— Я снова видела Гарри.
— А-а… Это весьма серьезно, — сказала Эм.
— Он был мертвый — именно такой, каким я видела его, когда его везли домой на носилках. — Она говорила так, словно ворошила что-то, случившееся очень давно с кем-то другим, голос ее звучал почти сонно. — А потом он сел и обвинил меня.
— В том, что вы молчали? — рискнула спросить Эм.
— В том, что позволила ему умереть. Потому что я молчала. — Она кивнула, движение это было несколько судорожным. — Но он опоздал. Он уже умер, и, что бы я ни сказала и ни сделала, уже не могло вернуть его к жизни.
— Быть может, если вы заговорите теперь, это успокоит его дух, и он перестанет посылать вам подобные сны, — прошептала Эм.
Леди Гамильтон взглянула на нее:
