Бинго зарычал и кинулся в прибрежные кусты, иногда они видели, как мелькает между ветвями его белое пятно и сверкают глаза, а Люцилла тихонько насвистывала про себя, вытянув слегка губы. Ее скулы мерцали в серых сумерках, словно высвеченные серебряным блеском луны, и она опять почувствовала на себе его взгляд, во всяком случае, ее бедра не преминули отреагировать на это. Она шла почти беззвучно в своих плоских сандалиях, и подол ее платья, легкий, как тень, летал то влево, то вправо.
Перед кафе «Две луны» кельнер составлял столы, приковывая их цепочкой к перилам новой террасы; внутри темного помещения, между нагроможденными друг на друга стульями, сидели перед компьютером повара. Ворота во двор дома были открыты, выключатель в подъезде не работал, но лунный свет добивал и сюда, и они молча поднимались по лестнице. Тихонько поскрипывали кожаные ремни рюкзака, а когда они добрались до пятого этажа, то услышали повизгивание Бинго, песик застрял где-то на нижних этажах. Люцилла перегнулась через перила и попыталась успокоить его; польские слова звучали так нежно, словно это был шепот лунного света, но Бинго не поддался на уловку. Тогда ей пришлось вернуться и взять его на руки.
В квартире Де Лоо открыл балконную дверь и все окна и включил бойлер. Он разбил спекшийся в комки в старой пластиковой банке чистящий порошок и поискал губку. В изгибе трубы под раковиной он нашел щетку и, отчистив ванну, сполоснул ее и оставил наполняться водой; фыркая и обдавая его паром, горячая вода заструилась из широкого крана, а он открыл запотевший стенной шкафчик с зеркальной дверкой, извлек оттуда ароматическое масло для ванны и поставил рядом с мыльницей.
Потом прошел в гостиную, где работал телевизор, а собачонка грызла на софе угол кожаной подушки. Люцилла стояла на балконе и смотрела вниз. В фонтане на Урбанштрассе журчала, стекая из верхней чаши тоненькими струйками, вода, сверкая в лунном свете, словно нитки жемчуга.
— Красивая квартира, — сказала она, не оборачиваясь. Положив руки на парапет, она стояла и чесала одну ногу другой, потом кивнула в сторону телевизионной башни по ту сторону крыш. — Там наверху крест, ты это знаешь? Его никто не видит, во всяком случае, ни один берлинец. Но он там, пусть и невидимый. Большой сияющий крест. — Она повернулась к нему. — Ты хоть раз его видел?
Свет уличного фонаря проникал снизу до балкона и просвечивал сквозь ее платье. Он подошел к ней, встал вплотную сзади, положил свои руки рядом с ее и тихо спросил:
— Где? — Его подбородок коснулся ее макушки, волосы пахли чем-то кислым, возможно, старым тальком, большими пальцами он провел по ее мизинцам. Но она откинула голову назад, прижалась к его груди и сказала:
— Только, пожалуйста, не сейчас! Только днем, когда светит солнце… Ты не угостишь меня чаем?
Она увернулась от него, хотя слегка и прильнула к нему, и он отправился в кухню, налил воды в чайник и открыл кухонную полку. Там лежало только несколько засохших серых листьев мяты, сахарница тоже была пустой, и он снова выключил плитку, поглядев на угол дома.
— Мне надо ненадолго выйти. Последи за ванной.
Люцилла сидела, скрестив ноги, на ковре, смотрела, не отрываясь, на экран и крутила цигарку.
— Здесь живет женщина, так? — Она сплюнула крошки табака с языка, а он помедлил с ответом, громыхая посудой.
— Жила, — сказал он и закрыл дверь.
Во дворе, за зарешеченным окном художницы, горела свеча на блюдечке, и он услышал тихие звуки музыки, соната. Скрежет поцарапанной пластинки был громче рояля. Кругом все погрузилось в темноту, в заднем доме уже все спали, и он, перескакивая через две ступеньки, следил за тем, чтобы не наступить на отстающие и хлопающие металлические полоски на ступенях лестницы.
В своей квартире он сложил в пластиковый пакет все, что было у него в холодильнике и на полках: хлеб, упаковку нарезанного сыра, различные сорта чая; вымыл и заклеил пластырем свои израненные пальцы. Потом подошел к окну, взглянул наверх, на окна пятого этажа в переднем доме, зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. В кухне там никого не было, только отражался в верхних стеклах месяц, мертвые блики над кончиками тополиных ветвей.
Опять во дворе, он услышал шорох и возню в мусорных бачках. Под крышкой следы зубов на толстых пластиковых упаковках, зловещая ухмылка серой полукруглой пасти по краю пакета, а когда он снова открыл дверь на пятом этаже, залаяла собака и закричала Люцилла. Какой-то визгливый крик, словно плач ребенка, и он, оставив пакет в прихожей, открыл дверь в ванную.
Густой туман от пара, Бинго, передние лапы на краю ванны, смотрел на него, повернув морду. Женщина сидела в воде, запустив пальцы в волосы, которые странным образом почему-то склеились, имели вид черной, как деготь, массы, не то ила, не то еще чего-то тягучего, из чего она никак не могла вытащить растопыренные пальцы.
— Что это такое? Что за дурацкий шампунь ты мне подсунул? Глаза ест как, как… скипидар. Я сейчас с ума сойду!
Он кивнул, пошел в кухню и вернулся с пластиковой бутылочкой в руках.
— Ты что же, не прочитала этикетку? Сиди тихо! — Обхватив ее за подбородок, он выпустил длинную струю моющего средства ей на голову. — Это же была ароматическая жидкость для ванны.
— Я только на цвет посмотрела, — жалобно сказала она. — Мой шампунь в Польше точно такой же…
Он промыл ей волосы, сполоснул их ручным душем; вода окрасилась в серый цвет, а она отфыркивалась, откашливалась и подставляла ему лицо с зажмуренными глазами.
— Глаза тоже! — Он протер уголки глаз кончиком полотенца. Потом намылил ей волосы еще раз, на сей раз березовым шампунем, и стал с силой втирать шампунь в кожу, массируя голову, а она строптиво сопротивлялась. При этом она со свистом втягивала носом воздух, а шея и плечи покрылись гусиной кожей, когда он кончиками больших пальцев промывал ей уши.
Пока шампунь оказывал свое целебное воздействие, он взял махровую варежку и намылил ей плечи и спину. Наклонив голову и сложив руки между колен, она молча позволяла ему все; пожалуй, только притворно раскачивалась сильнее, чем нужно, когда он тер ей позвоночник, а соски, касавшиеся поверхности воды, заполнившей ванну, вычерчивали в это время маленькие островки в мыльной пене. Затем она скрестила руки на затылке, и он вымыл ей шею и подмышки, взял ее за кончики пальцев, которые уже отмокли, став мягкими и сморщенными, вытянул ее руки и намылил их. Снова окатил душем и спросил, глядя на ее бок.
— Что за шрам?
Она не ответила и стала нащупывать цепочку. Сжав крепко веки и открыв рот, она выпускала пену, стекавшую с нижней губы. Ее уши торчали из ставших гладкими волос, мягко прилегавших к голове, проколотые мочки покраснели. Узкая спина, очень подвижные лопатки, кожа цвета жженого сахара, покрытая блестящими пузырьками уходящей из ванны воды, вот уже показались изгибы ее бедер. Де Лоо прервал свое тихое, почти беззвучное посвистывание, открыл снова краны и положил варежку на край ванны.
— Как это понять? — крикнула она ему вслед. — Давай дальше!
