— Уго! — рассмеялась Бьянка.
Федерико был в соседнем помещении, но меня это не волновало. Бьянка распростерлась на кровати и раздвинула ноги.
— Попробуй меня! — крикнула она, и когда я замешкался, добавила со смехом: — Я не отравлена!
Я был прав. Она действительно пыталась убить Федерико. Но мне нравилось ее бесстрашие.
— Мне всегда хотелось трахнуться с тобой, — сказала она.
У нее были полные губы — как спелые вишни, и когда мы поцеловались, я присосался к ним. Бьянка целовала мое лицо, а потом расстегнула мою рубашку и стала лизать мне тело. Я, в свою очередь, расстегнул ей лиф. Ее большие груди вывалились наружу, и я уткнулся в них лицом. Час проходил за часом, день за днем. В коридорах гнили трупы, в то время как наши плотские утехи становились все яростнее и яростнее, словно это могло помочь нам победить саму Смерть. Проститутки принесли с собой деревянные пенисы и показывали, как монашки удовлетворяют себя. Я хотел взять Бьянку в задний проход, но она взмолилась:
— Нет, прошу тебя! Федерико заставляет меня делать это, но я не люблю!
Из главного зала раздались громкие крики. Я выбежал из комнаты и увидел раскрашенных мальчишек, врассыпную бегущих по коридорам. Столы в зале были перевернуты, собаки жадно поглощали еду. На полу лежал окровавленный мальчик со шпагой в животе. Федерико тоже сидел на полу, обливаясь потом. Одежда на нем была порвана и смята, толстый белый живот вывалился наружу.
— Моча! — процедил он сквозь зубы. — Мы должны пить мочу. Это спасет нас!
Немногие оставшиеся в зале переглянулись и засмеялись. Федерико перелез через стол, опрокинул миску с едой, вытащил свою большую толстую змею и помочился в чашку темно-желтой струей. А потом протянул миску мне.
— Попробуй! — велел он.
— Но вы только что пописали! — рассмеялся я. — Что может быть плохого в вашей моче?
— Ты дегустатор! Так попробуй ее!
— Почему бы вам не выпить мочу Бьянки, мой герцог? А она пусть попробует вашу!
Федерико вытащил шпагу из трупа мальчика. С нее капала кровь и падали ошметки кишок.
— Ты забыл, кто я такой? — спросил он.
Я и правда забыл. В безумии, охватившем нас, я более не воспринимал его как нашего повелителя — скорее как очередную жертву, доведенную страхом до безумия. Я поднял чашку и посмотрел на темно-желтую жидкость. В ноздри мне ударил едкий смрад. Я сказал себе: «Ты должен отпить только маленький глоточек!» А поскольку я приучил себя пробовать все подряд, что в этом страшного, если подумать? Я поднес миску к губам, но они не открывались.
Как только мы не обманываем себя! Два года я верил, что вкус еды ничего для меня не значит, хотя и мог назвать все ингредиенты. Но если это правда, почему я не мог выпить мочу? Шпага Федерико уткнулась мне в ребра. Жирная капля его мочи осела у меня на губах. Мне хотелось быстренько проглотить ее, но, оказавшись у меня во рту, жидкость, как капризный ребенок, разлилась повсюду — между зубов, по языку и по всему нёбу. Меня чуть не стошнило, однако кончик шпаги Федерико пронзил мою кожу, и по животу заструилась кровь. Я закрыл рот и почувствовал, как моча обожгла мне язык, прокладывая путь к желудку.
— Посмотрите на него! — засмеялся Федерико. — Глотай! Potta!
Вот сволочь! Он знал, что его моча не отравлена. Я подумал: «Если мне суждено умереть, я плюну ему в лицо!»
Я приготовился сглотнуть — и тут нас всех отвлек душераздирающий крик. Дверь распахнулась, стукнувшись о стену. В дверном проеме стояла Бьянка. На ней не было маски. На ней не было ничего.
Я подумал, что она решила признаться Федерико, что мы с ней трахались, и чуть было не убежал, но что-то меня остановило. Нет, не ее полные груди с большими розовыми сосками, вкус которых я до сих пор чувствовал во рту. И не ее круглый живот, или мясистые ляжки, или изящные ступни. А также не ее переполненные страхом глаза, и не рот, открывшийся для мучительного крика, готового вырваться из горла. И не волосы, разметавшиеся вокруг головы, как на картинах с изображением Медузы Горгоны.
Все дело было в родимом пятне на ее лбу. Оно походило на громадную зрелую сливу — такое огромное и отнюдь не безобразное, так что зря она прятала его от нас все это время…
— Посмотрите! — взвизгнула Бьянка.
Она показывала правой рукой на свой пах, где среди светлых волос угнездилась громадная черная шишка. Бьянка подняла одну руку, потом другую, и под мышками у нее оказалось еще две опухоли размером с яйцо. Клянусь, если бы я этого не видел, я не стал бы писать, но прямо на наших глазах на теле ее взбухло еще несколько шишек! На бедрах, щиколотках, животе… Злой дух отложил в ней свои яйца, и теперь из них вылуплялись цыплята. Мы отпрянули в страхе. Бьянка открыла рот и крикнула полузадушенным голосом, словно кто-то сдавил ей горло:
— Помогите!
Федерико шагнул к ней — чтобы обнять и утешить, как я думал. Вместо этого он вонзил ей в сердце шпагу. Она пошатнулась от удара и упала на пол. Герцог закрыл дверь, склонился над трупом и зарыдал.
Мы на цыпочках вышли из зала и разбежались кто куда. Я никогда больше не видел Бьянку. И не хотел видеть. Меня охватил ужас: ведь пока я занимался с ней любовью, я тоже мог подцепить заразу! И только гораздо позже до меня дошло, что я таки проглотил мочу Федерико.
Глава 19
Смерть в городе поумерила свою жатву, и, не заболев в течение двух недель, я перестал беспокоиться, что умру. Чума исчерпала свои силы. Федерико, Пьеро, Бернардо, а также Чекки со своим фенхелем и сын герцога Рафаэлло благополучно пережили эпидемию, если не считать того, что герцогский сынок повредился в уме и за ним приходилось присматривать день и ночь. Почти половина жителей Корсоли погибла, а во дворце — больше половины слуг. Я боялся, что никогда больше не увижу Миранду, и уже начал подумывать о том, чтобы поехать к отцу, как вдруг во двор вошел Томмазо, ведя в поводу хромую лошадь, на которой сидела Миранда.
Я подбежал к ней, но Томмазо, правую щеку которого пересек глубокий шрам, не подпустил меня к ней, пока бережно не снял с коня. Я покрыл ее лицо поцелуями и сказал, как сильно тосковал по ней. Потом я обнял Томмазо, как родного сына после долгой разлуки, и поблагодарил его за то, что он вернул мне Миранду целой и невредимой. Он слушал, не сводя с Миранды нежного взгляда, и я понял, что между ними что-то произошло. Я отвел Миранду в нашу комнату, где приготовил ей ванну, масла и духи, чтобы она могла освежиться.
— У тебя есть ширма? — спросила она.
— Ширма? А что?
У нас не было ширмы, и мы в ней не нуждались даже тогда, когда у Миранды начинались месячные. Бернардо тоже видел свою дочь обнаженной, а ей было семнадцать!
— Пожалуйста, принеси, — сказала она.
Я одолжил ширму у Чекки и, пока Миранда мылась, рассказал ей о бедах, которые постигли дворец в ее отсутствие. Она слушала меня молча, только раз прервала мое повествование, спросив о своих подругах. Я сказал, что некоторые из них умерли, и Бьянка тоже, однако в подробности вдаваться не стал. Миранда тихо заплакала. Мне хотелось утешить ее, по я остался сидеть за ширмой. Рыдания Миранды прорвали во мне плотину, и я тоже заплакал. Смерть стала такой привычной, что мне казалось, у меня не осталось больше слез. Но теперь мы сидели, разделенные ширмой, и оплакивали все, что нам пришлось пережить — и всех, кого пережили.
