Но только увидев местных собак, мужчина по-настоящему испугался. Они возникли целой сворой, бок о бок, на удивление слаженно преследуя какого-то бедолагу. На лбах у тварей морщинились клочья драной кожи, а шкура псов была чернее непроглядной ночи. Мертвые фиалки их крошечных глаз пронзали мрак будто лазерными лучами.
Уже под носом у Шадраха стая забрала в сторону, развернулась и, не удостоив человека даже взглядом, бросилась за неким существом, которое, тяжело отдуваясь, хромало вдоль берега. Несчастный передвигался на живых ходулях; тело его напоминало слизняка, а голова — личинку. Собаки метнулись жертве под ноги, а когда она, пища и визжа от ужаса, опрокинулась, принялись раздирать ее клыками, каждый — в человеческий палец, если не больше. Шадрах остолбенел, не в силах оторваться от жуткого зрелища. Если его изберут следующей жертвой, все кончено. Окончив кровавое дело, псы принюхались, восстановили четкий боевой строй и потрусили дальше. Последний, догоняя свору, обернулся к Шадраху, и у мужчины застыла в жилах кровь. Между носом и фиолетовыми глазами он увидел на морде вживленное прямо в плоть женское лицо с темными глазами, крутыми бровями, маленьким носиком и даже парой золотистых локонов по краям. Полный свежего мяса рот был густо вымазан кровью. Что-то во взгляде, полном и ужаса, и триумфа, заставило Шадраха трясущимися руками направить на тварь пистолет. Но та уже развернулась обратно и устремилась вслед за сородичами по кромке моря, так что волны плескали у лап.
Когда стая уже темнела на горизонте, из груды останков ходульщика послышался голос:
— Голлукс полагает, они убежали, ведь правда?
Мужчина вздрогнул от неожиданности. Потом подошел к обагренному трупу. Глазные яблоки были вырваны из глазниц, черепная коробка, почти обглоданная дочиста, болталась на целиком обнажившемся, словно актриса после спектакля, грубо изглоданном позвоночнике. Шадрах прицелился.
Тут вновь раздалось:
— Голлуксу известно, что они убежали, ведь правда?
— Откуда берется этот голос, Иоанн? — спросил мужчина.
— Не знаю, — отвечал сурикат, но вид у него был необычайно встревоженный.
А голос уверенно, хотя и еле слышно, сказал:
— Помоги Голлуксу. Голлукс живой, живой Голлукс. Раскрой череп.
— Ты что такое? — произнес Шадрах.
— Раскрой череп, и увидишь: я Голлукс, это я.
Сурикат у плеча неубедительно хихикнул. Над головой терпеливо кружила карта.
— Что делать, Иоанн?
— А что ты теряешь?
— Да уж больше, чем ты.
Мужчина все-таки замахнулся ногой и пинком раскрыл черепную коробку.
Внутри оказался буроватый «мозг» цвета глины, который тут же выскочил наружу и расправился в полный рост — примерно с ребенка.
У странной твари было горизонтальное тело на четырех ногах; впереди оно сужалось, а сзади оканчивалось мясистыми ягодицами, за четверть торса от которых поднималась глиняного цвета шея, увенчанная овальной головой с жидкими волосами, развевающимися, будто на сильном ветру. Посередине головы чернела одна-единственная круглая дыра: Шадрах предположил, что это глаз. Рта у существа не было, вероятно, оно говорило с помощью анального отверстия. Тварь живо прошлась туда-сюда, словно желая размяться после долгого заточения.
— Ты кто?
— Голлукс говорит спасибо, — ответило существо.
Мужчина прицелился из пистолета.
— Ты кто?
Тварь помялась с ноги на ногу, пробубнила что-то подозрительно похожее на «Голлукс» и прибавила:
— Ты нездешний.
— А у тебя дырка в заднице вместо рта! — Шадрах засмеялся, пока по его лицу не потекли слезы.
— Ты откуда? Что у тебя на руке? — осведомилось существо.
— Это голова суриката, — пояснил мужчина, когда немного пришел в себя. — Я пришел сверху, оттуда, где светит солнце.
— Голлукс ни разу не видел солнца.
— Я тоже ни разу не видел таких, как ты.
— Я единственный Голлукс.
— Твой создатель — Квин?
— Да. Он воспользовался схемой из древней сказки. Какой у тебя изъян?
— Изъян?
— Здесь у каждого свой изъян. Голлукс желает знать, какой у тебя.
— Кажется, я свихнулся, сошел с ума, и у меня на руке сурикат.
Существо серьезно кивнуло.
— Вот уж правда изъян.
— А какой у тебя?
— Я — Голлукс. Голлукс без единого порока. Мой изъян — это место. Голлукс не должен был храниться в черепе Лебедепчела. Это его недостаток — взять Голлукса вместо мозга.
Шадрах поднял голову, посмотрел налетающую карту и спросил:
— Тогда скажи, какой у нее изъян?
— Кратковечность, — ответил Голлукс. — Карте полагается долго жить. А эта уже умирает: кружит все ниже и ниже, и память ее слабеет. Не знаю, куда ты собрался, но с ней не дойдешь.
— Не слушай его, — вмешался сурикат. — Эта тварь, видно, любит почесать языком. И даже не представляет, о чем говорит. С картой все в порядке. Она тебя приведет куда нужно.
Бывший мозг отозвался, не дав мужчине ответить:
— Я — Голлукс. Голлуксу многое известно. Он знает, что карта скоро умрет. У суриката есть изъян: он — только голова. У тела была половина правды, у головы была половина правды. Карта летает все ниже и ниже. Кругами.
Прекрасная птица и впрямь потускнела; острые крылья чуть ли не задевали волосы Шадраха.
— Что-то мне подсказывает, Иоанн, — произнес мужчина, — что ты врешь.
— Но мы же так породнились, — насмешливо отозвался сурикат. — И ты поверишь не мне, а этому куску сырого мяса?
— Голлукс — порочное место, а не порочный Голлукс, — ответило существо.
— Голлукс действует на нервы, — процедил Иоанн Креститель. — Голлукс очень много болтает.
— А я ему верю, — сказал Шадрах и спросил, обращаясь к четырехпалому: — Ты знаешь, где Квин?
— Голлукс, он знает.
— Нужно идти туда? — Мужчина указал в ту сторону, в какую шел прежде.
— Нет.
Мужчина лукаво покосился на Иоанна Крестителя:
— Ага, значит, туда? — и ткнул пальцем в обратном направлении.
— Нет.
Шадрах указал в противоположную от моря сторону, где высились горы.
— Нет.
— Говорю тебе, он сам не понимает, что несет! — прошипел сурикат.
— Осталось только море, Голлукс.
— Голлуксу известно, что никакого моря нет.
— Совсем спятил, — встрял Иоанн Креститель. — Прикончить бы его! Правда, лучше убей! — Он попробовал укусить своего спутника за руку.
