книги потолще, наставников да уроков побольше, в том и счастье. А не в крепкой мужской спине, что закрывает ее от напастей. Она и сама справится.
Мысли скакали, как лягушки по болотным кочкам, то проваливаясь в трясину, то выбираясь на поверхность. И будто бы они были Васенины, а будто и чужие. И с каждым мигом все крепче сжимал Ратислав меч-кладенец, а Василиса все больше погружалась в вязкую темную тоску. И богатырь перестал ей казаться соратником, скорей уж помехой.
В миг, когда раздвинулись стебли подсолнухов, вышагнуло оттуда Лихо одноглазое, Ратислав бросился на него с мечом, крича Василисе:
— Уходи! Скорее!
И она послушалась. Одним махом взлетела в седло покорной кобылы, пришпорила ее посильнее и унеслась прочь. От Ратислава, вздохнувшего с облегчением, и от огромного чудища, вышедшего к нему.
— Вот и встретились, горюшко мое, — уголком губ улыбнулся Ратислав.
Лихо в ответ зарычало. Оно было большим, нескладным, с огромными ступнями и длинными, до колен, ручищами, так и норовящими ухватить богатыря. Ратислав едва ли доходил Лиху до пояса. Глядели они друг на друга, и никто ни единого шагу навстречу не сделал. Да и не нужно было. Понял богатырь, что не все на поле ратном можно мечом решить. Колдовство у Лиха было особое, пробирающее до самого сердца. Хотелось свернуться калачиком, как когда он был еще совсем крохотным, зарыдать в голос. О том, как тяжко ему после гибели отца и матушки, как давит сила темная, как пусто на душе. Самое горькое доставало Лихо из памяти, такое, что хотелось выть от боли.
И надо было отсечь ему одноглазую голову чудища, но зачарованный Ратислав и пошевелиться не мог. Не ведал он, что тот, кто в единственный глаз Лиха хоть раз заглянет, мигом лишится и воли, и силы. Толку от его меча теперь было, как от травинки. И не осталось в поле ничего, кроме его боли, страха и тьмы, с утробным чавканьем поглощающей правнука Кощея. Выпал кладенец из его рук. Лихо захохотало, сделало шаг вперед, чтоб навсегда оставить могучего богатыря в подсолнуховом поле…
— А ну стой, чудище поганое! — вдруг раздался звонкий голос.
Ратислав поднял голову и глазам своим не поверил: сияя, будто объятая алым пламенем, неслась к нему Василиса. Рука ее была поднята вверх, а в ней горело что-то так ярко, что захотелось зажмуриться. Лихо взвыло от боли, неуклюже пряча единственный глаз в кривых ладонях. Но было поздно: светлое и живое, несущее добро и счастье пламя самой Жар-птицы темную силу не пощадило. Выжгло самое дорогое, что было у чудища, дар его темный сокрушительный. С поляны улепетывало неуклюжее ослепшее существо, разом позабывшее и про богатыря, и про девицу. Лихо убегало, скуля побитым щенком, а сердце Ратислава наполнялось теплом. Богатырь чувствовал, как возвращаются к нему силы, как светлеет взор и появляется на губах счастливая улыбка.
Горящая всадница была уже близко. Он различал ее хрупкую фигурку на могучем крупе кобылы, видел огромные синие глаза, полные слез. Остановиться у Василисы не вышло, Искорка, до которой, наконец, дошел испуг, взбрыкнула, и девица, неловко взмахнув руками, повалилась набок, роняя заветное перо, то самое, что подарила ей Жар-птица. Теперь оно запуталось в траве, освещая поляну ласковым теплым светом. А Васена упала прямо в услужливо подставленные руки богатыря, тотчас спрыгнула с них на землю и принялась стучать крохотными кулачками по его могучей груди. Из глаз лились слезы, но она и не думала их смахнуть, лишь колотила Ратислава и кричала:
— Как ты мог! Как мог ты меня оставить, знал же, что не догонишь! Никому еще не удалось с Лихом справиться, обманул ты меня, богатырь, обманул! А если б победило оно тебя, чтобы я делала? Как бы источник одна спасала? Как бы я без тебя-я?
Она вдруг обмякла, спрятала лицо в ладони и уткнулась лбом в грудь Ратислава, лишь острые плечи поддрагивали от рыданий. Оба они понимали, что дело вовсе не в источнике. И вообще не в колдовстве. Васена всхлипывала, а богатырь гладил ее по золотым в свете пламени волосам, думая о том, что счастье может прийти тогда, когда меньше всего его ждешь. И вот стоит перед ним упрямая недотрога, державшаяся изо всех сил, само Лихо победившая. Ведь воротилась, за ним, Ратиславом воротилась. Не побоялась.
Отчего так вышло, богатырь сразу догадался. Чары лиха сильны, да не безграничны. Стоило Васене подальше отойти, рассеялись они, уступая место ее собственным чувствам. И сколько бы она не пряталась да не старалась казаться стойкой и неприступной, но по мимолетной улыбке, ласковому взгляду, нечаянному слову Ратислав понял все давно. Лишь терпеливо ждал, чтобы это поняла и сама Василиса. Вот как теперь, когда она укрылась его объятиями от невзгод, всхлипывает тихонько, а сердечко бьется также громко, как и его собственное.
— Замуж за меня пойдешь? — шепотом спросил Ратислав у золотистой макушки.
— Пойду-у, — отозвалась Василиса, заново принимаясь плакать. Только теперь от радости.
Глава 30. Внучка Яги
Лукерья злилась. На себя за то, что не сумела одолеть русалок. На Богумила, что чарам их поддался. Знала ведь, что никто им противиться не смог бы, молодцев добрых они увлекали сладкими песнями, нежными ласками, а красных девиц — подругами называли. Луша устояла лишь оттого, что в глаза русалкам не глядела, да песни не слушала — бормотала древний отводящий заговор. А богатырь ее оказался не столь догадлив. Ведьма поморщилась. Когда это она начала считать Богумила своим богатырем?
Вслух можно было говорить что угодно, но собственные мысли обхитрить вряд ли кому удавалось. А там, в Лушиных мечтах, Богумил отчего-то появлялся в самый неподходящий момент. Вот, бывало, задумалась она о принце на белом коне, скачет он уверенно откуда-то издали, а как приблизится, глядь — а лицо у него знакомое. Или вот, приснилось ей, что после битвы тяжелой шепчет над ней кто-то целительское заклятье, крепкими руками держит, зовет, в любви клянется. А голос знакомый такой… Или это не сон был⁈
Луша подскочила было, но тотчас уселась обратно. В голове туманилось, ноги не слушались. От падения спас Богумил. Опять он! Подбежал в два шага, подхватил и бережно опустил на землю, угоризненно вздыхая:
— Далеко собралась?
— Да нет, тут уж близко, — фыркнула Луша. — Вот сейчас дурь из головы одного богатыря недоделанного выбью, и сразу назад!
— Он тебя вообще-то спас, — напомнил Богумил.
— Не пришлось бы спасать, коли осторожен был, да глядел по сторонам глазами, а не…
