была так сильна, что не помещалась в теле, выплескиваясь наружу колдовской силой.
— Прочь! — одними губами приказал он оглушенным русалкам, и те отступили, не решаясь приблизиться к разъяренному богатырю. А он подхватил бездыханное бело рыжей ведьмы, выталкивая ее на поверхность.
Колдовал Богумил на порядок хуже, чем бился на мечах, но кое-что все же умел. Всякое в бою приключиться может, оттого обучали богатырей заклятьям целительским, не то чтобы много, но достаточно, чтоб на ратном поле не сгинуть, другу помочь. И Богумил колдовал. Впервые, перемешивая заветные слова с молитвами, умоляя Лукерью отозваться. Слишком много сил выпили из ведьмы русалки, слишком много и Луша истратила, стараясь его спасти. Миг, когда ведьма сделала первый едва уловимый вдох, едва ли не стал самым счастливым в жизни Богумила. Лишь убедившись, что она спит, истощенная, но живая, богатырь отошел к разведенному Горынычем костру.
— Ты чего к русалкам полез? — укоризненно спросил он. — Учат вас, бестолочей, учат…
— Хватит, Горыныч, и так тошно, — угрюмо попросил Богумил.
Трехглавый змий замолчал, задумчиво обгладывая кость. Убедившись, что мяса на ней не осталось, и покосившись на мирно спящую Лушу, заботливо укрытую теплым плащом, он подмигнул погатырю и заговорщицки шепнул:
— Ты бы видел, как она за тебя билась! Приглядись, пусть на язык остра, да умом сильна, бесстрашна и вообще…
— И вообще, сплетник чешуйчатый, шел бы ты уже, — улыбнулся Богумил.
Горыныч мог бы свахой и не служить. Лукерья приглянулась богатырю с того самого раза, когда он впервые повстречал ее в лесу на уроке Лешачихи. Больно понравилось ему, как она среди других ведьм держалась. Будто и не боится ничего, а на него, Богумила, глядела не с укором, а с любопытством. И к Горынычу в логово полезла, не побоялась. И источник искать отправилась, не раздумывая. Ничего в ней не было от жеманных ведьм, что прежде он встречал в Академии. А уж о чаровницах и вовсе говорить нечего, сплошь царевны-белоручки да избалованные купеческие дочки. Хороша была только Василиса, хозяйственная, но слишком уж правильная. Да и Ратиславу приглянулась, как ни старался правнук Кощея это скрыть.
А Богумилу нравились девицы живые и веселые, жадные до жизни. Чтоб и в руках все горело, и взгляд такой был, с озорцой. Как у Луши. Особенно ему нравилось, когда она ему в глаза глядела, словно в омуты богатырь проваливался, а обратно ой как не хотелось.
Так и сидел сын Ивана-царевича у костра, любовался спящей рыжеволосой ведьмой, пока не забрезжил рассвет и не открыла Лукерья зеленые глаза.
Глава 29. Видит око, да зуб неймет
Василиса подскочила, бросаясь на помощь. Почему не разбудил? Ратислав мазнул по ней взглядом, полным облегчения, и прошептал:
— Хвала богам, знал ведь, беда с этими жадными до знаний девицами…
— Ты о чем? — обиженным шепотом уточнила Васена.
— Я тебя будил, а ты не просыпалась, будто не слышала вовсе, — признался богатырь. — И я решил…
— Уйти один? — вырвалось у Василисы.
Ратислав на мгновение замер, смерил ее таким взглядом, что Васене захотелось сквозь землю провалиться. А потом процедил, не размыкая стиснутых в тонкую нить губ:
— Наколдовать щит и биться на мечах. А после отнести тебя к целителям. Хорошего же ты обо мне мнения, Василиса.
Девица не нашлась, что ответить. Ей было совестно за свои слова, но, как говорится, вылетело — не поймаешь. Оставив Ратислава, она поспешила к дорожной сумке, на всякий случай. Проверила, на месте ли живая вода, поглубже затолкала самобранку, отданную Ратиславом ей, как хозяйке, чтоб не мешалась. И впервые пожалела о том, что ни единого боевого заклятья не знает. Обещала ведь, что не станет в пути богатырю обузой, так что же теперь?
Удивительно, на свист не приближался, хоть и чувствовали путники, что что-то к ним по полю движется. Не иначе как Соловей соратнику дорогу расчищал. Только какому? Откуда беды ждать? А шаги раздавались все ближе, шло неведомое нечто тяжело, сопя и фыркая, наступая на молодые стебли подсолнухов, отчего те прощально хрустели, роняя желтые головы.
Васена вдруг почувствовала, как накатывает на сердце тоска лютая, горе неотступное. Словно все, что прежде было в жизни ее светлого да прекрасного, осталось в прошлом, а впереди — лишь страдания и лишения. Тисками сжимала боль виски, но Василиса стояла, гордо выпрямив спину, дожидаясь своей участи. Она робко покосилась на Ратислава, тот недовольно морщился, но молчал, вглядываясь в темную рябь поля. И вдруг…
— Василиса, становись за мою спину! Скорее! — крикнул он.
Девица, зачем-то сжимая сумку в руках, бросилась к богатырю, спряталась за его широкой спиной. А поле волновалось, как доселе невиданное Васеной море во время шторма. Ратислав стоял напряженный, в любой миг готовый к броску, только и бросаться было не на кого, и ожидание выматывало куда сильнее, чем битва. Василиса и дышала-то рвано, будто забывая вдохнуть вовремя. В ушах протяжно звенело, ноги подкашивались, и она схватила богатыря за плечо, понимая, что делать так не следовало бы, что в бою она ему помешает. Но разум отказывался подчиняться.
— Держись, Василисушка, — попросил Ратислав, в голосе его больше не осталось раздражения или злости, словно про нечаянные Васенины слова он позабыл. Вряд ли это было так, но кто ведает, будут ли они живы через пару мгновений. А в мир мертвых обиды с собой уносить не след.
— Что это? — спросила девица, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Боязно-то как…
— Лихо одноглазое, — выдохнул богатырь. — Несет оно с собой боль и горести, а подбирается долго для того, чтоб напугать как следует, разума да сил на борьбу лишить. Не на того напала! Ты, главное, меня слушай и ничего не бойся, поняла? И когда скажу, беги.
— Нет!
— Василиса, не время сейчас! На Искорку прыгнешь, скачи прочь без оглядки, поняла? Я догоню.
Васена глянула мельком на нервно топчущуюся кобылу. Рядом с ней озадаченно моргал вороной конь Ратислава. Сможет ли она оставить его, коли попросит? Разве не в том она упрекала самого богатыря? Так что же он теперь от нее требует? И догонит ли?
Назойливыми мухами роились мысли, но Василиса их слышала как-то вяло, будто чары Лиха оставляли лишь тоску и горечь. Значит, не желает Ратислав с ней вместе путь держать, один хочет до источника добраться? И правда, мешает она ему, да и пусть. Сколько их таких богатырей по миру бродит, ишь, возомнил себя самым сильным да могучим. А ее, Василису, спросил? Может, и не хочет она ничего, ей бы
