календарем, можно предположить, что и в 1937 году Цветаева в этом соответствии видела добрый знак, черпала силы для работы.
Р. Войтехович, разбирая состав сборника «Психея» (1923), заметил: в циклы «Стихи к дочери», «Бессонница», «Муза», «Плащ» входило 11 стихотворений, а в год выхода «Психеи» (1923) Але исполнилось 11 лет[344]. К отмеченному Войтеховичем, добавим: одиннадцать стихотворений входило и в цикл «Сугробы» (1922), а 1911-й год ознаменовался встречей с С. Я. Эфроном в Коктебеле в доме Волошина, умершего 11 августа 1932 года. Так что число «одиннадцать» для Цветаевой было числом жизни, рождения, смерти, творчества, юности[345], любви, Прошлого («Жизнь и смерть произношу со сноской, / Звездочкою» — в «Новогоднем»), числом, символическую роль которого она, вероятно, и отметила, начав в этот день в 1937 году повесть о Молодости.
Иоанн Богослов и Взыскание погибших
Среди вещей, которые Цветаева взяла с собой, собираясь ехать к находящемуся в Праге после разгрома Белого движения мужу, — была икона, которая сопровождала семью вплоть до отъезда в СССР. Расставшись с этой иконой в 1939 году, Цветаева расскажет в письме А. А. Тесковой о дне отъезда из Франции: «На прощание посидели с Муром по старому обычаю, перекрестились на пустое место от иконы (сдана в хорошие руки, жила и ездила со мной с 1918 г. — ну, когда-нибудь со всем расстанешься: совсем! А это — урок, чтобы потом не страшно и даже не странно — было…»[346] Цветаева пишет об этом, потому что боится своего поступка, опасается возвращения в неизвестность: недаром отсутствие «иконочки» в поэме «Молодец» является признаком отсутствия Божьей помощи: «Только шип один жесток: / Что живем без помощи! / Ни одной на весь чертог / Не найдешь иконочки». По словам Б. М. Мансурова, любимая икона Цветаевой — это икона «Иоанн Богослов. В Молчании». Начало XVIII века. Дерево. Лекас. Масло. Золото. Икона была привезена из Парижа Ариадне Сергеевне Эфрон кем-то из знакомых. Эту икону передала в дар ГЛМ ее подруга Ада Шкодина-Федерольф в 1978 году[347]. На этой иконе за левым плечом Иоанна — крылатый Ангел[348]. Наделенный огромным лбом, испещренным морщинами, Иоанн держит в руках Евангелие, раскрытое на любимой Цветаевой странице: «В начале было Слово…». Иоанн приложил три перста к устам в знак молчания, как бы в знак того, что самые главные, тайные слова, услышанные от Ангела, не будут произнесены. Вот почему для Цветаевой, вероятно, так важен мотив молчания, который проходит через ряд ее произведений, а также важны мифологемы лба и Ангела[349]. «Последнее моление о чаше / Верблюда и купца…, — записывает Цветаева о себе в одной из предсмертных тетрадей в 1940 году в Москве, во время редактирования стихотворения „Земное имя“. — NB! Моление о чаше (<евангельское>) звучит как: — Да не минет меня, точно Он, и молясь, чтобы минула, — призывал. (NB! Да так и было)»[350]. Эта запись в 40-ом году связанная с судьбой мужа, заканчивается символическим замечанием: «NB! Сегодня (26-го сентября по старому (Иоанн Богослов) мне 48 лет. Поздравляю себя 1) (тьфу, тьфу, тьфу!) с уцелением 2) а м.б. 1) с 48-ью годами непрерывной души»[351]. Образ поэта в 1940 году дается Цветаевой через воспоминание библейского эпизода, являющегося одним из самых частых в иконописи и в живописи — «Моление о чаше». Цветаева сознавала, что начинается самое трудное для нее время, и пыталась найти поддержку в христианском Святом Предании, хотя трактовала его на свой лад. Это отразили не только стихи, но и записи снов: сон о конце жизни 23 апреля 1939 года; сон о хождении по водам 1940 года[352], сон 1941 года — по мотивам иконы «Успение Пресвятой Богородицы».
Среди икон личного «иконостаса» Цветаевой вспомним икону «Взыскание погибших»: именно перед этой иконой, особенно почитаемой в Москве, происходило венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Сроки венчания, судя по письмам близким, переносились. В письме Волошину 10 января 1912 года Цветаева даже написала, что венчание пройдет за границей. Первоначально свадьба намечалась на 7–8 января 1912 года (письмо Е. О. Волошиной сыну), потом была отложена до 16 января (письмо Е. О. Волошиной от 1 января 1912) и, наконец, венчание состоялось в Палашевской церкви в Москве 27 января 1912 года, недалеко от Трехпрудного переулка, в нескольких метрах от Тверской, на Успенском вражке (ныне — Брюсов переулок).
«Погибшие», в названии иконы, не только умершие телесно, но и потерявшие веру. Перед чудотворной иконой «Взыскание погибших» невесты молятся, чтобы брак был благодатным, а матери — о погибающих детях. К чудотворной иконе обращаются с мольбой об освобождении от пороков, страждущие — в болезнях. Праздник иконы «Взыскание погибших» приходится на 18 февраля. На иконе Божией Матери «Взыскание погибших» Младенец Христос стоит на колене Богородицы, левой щекой припадая к щеке Матери, ручками охватывает Её шею. Особенность московского образа в том, что волосы Богоматери не прикрыты.[353] Почитаемый образ «Взыскание погибших», написанный итальянским мастером, находится в Москве, в храме Воскресения Словущего. Последний её владелец оказался на пороге нищеты, но был спасён молитвами от отчаяния. Впоследствии он передал икону в храм Рождества Христова в Палашах. Похожий случай произошел после революции, когда от этой иконы чудесно получила помощь жена арестованного священника. Ею овладели мысли о самоубийстве, но она была остановлена взглядом c иконы Богоматери. В 1812 году Палашевский храм был разграблен французами. Икона «Взыскание погибших» была найдена разрубленной на три части. Рассказывают, что при обретении иконы совершилось множество чудесных знамений и исцелений.
Вспоминала ли Цветаева икону своего венчания? Вариант последней строфы в четвертом стихотворении цикла «Стихи о Москве» заставляет подумать, что вспоминала: «Прости же, Бог, погибшей от гордыни / Новопреставленной болярыне Марине»[354]. Нельзя, разумеется, с абсолютной уверенностью утверждать непременную связь с иконографией метафоры «погибшей от гордыни», но предположить эту связь можно. В нескольких текстах Цветаева использует глагол «взыскать» (глагол «взыщется», причастие «взыскан»): «А пока твои глаза…», «Настежь, настежь» («Царю — на пасху»); в «Сугробах»: «Не здесь, где связано…»; «Над колыбелью твоею — где ты?..» («Под шалью», 1); в трагедии «Ариадна» (картина 5); в поэме «Егорушка» (3); в пьесе «Феникс» (картина 3)[355]. В «Сугробах» словоупотребление связано с духовным, библейским и, возможно, с иконописным источником: говоря о встрече с адресатом цикла, Цветаева видит это свидание на том свете: «Не двор с очистками — / Райскими кущами! / Не здесь, где взыскано, / Там, где отпущено. / Где вся расплёскана
