сейчас Петр Михайлович никак не может переговорить с вами. Как можно с вами связаться?
– Спасибо, я дам знать о себе сама, – в некотором раздражении попрощалась я.
Время поджимало, и я не стала медлить.
Тарасовский вокзал, сколько я себя помнила, пах сырым подвалом. Вот и на этот раз меня встретил знакомый запах сырости и чего-то еще, что моя мама идентифицировала как мокрый бетон.
Пройдя внутрь через массивные двери, я попала в зал ожидания. Там было как всегда многолюдно. Хрупкие пенсионеры с тележками красноречиво указывали на окончание дачного сезона. Пригородные электрички ходили часто и пользовались неизменным успехом у дачников.
Вокзал построили еще до Первой мировой, и он, несмотря на многочисленные перестройки, все еще хранил в себе черты модерна. Я залюбовалась витыми решетками на окнах, отмечая про себя, что отказ от пластиковых стеновых панелей во время последнего ремонта совершенно точно стал удачным решением.
В какой-то момент к запаху сырости прибавилось тяжелое амбре немытого тела. Инстинктивно отодвинувшись в сторону, я обернулась и в первую секунду от растерянности не знала, что сказать. Рядом со мной сидел давний знакомец Венчик. Философ, карманник, пьяница, забулдыга, почти бомж, и все это исключительно из идеологических соображений.
– Привет… А ты чего тут? – Места дислокации Венчика находились далеко от вокзала. Он предпочитал городской сад и набережную.
– Я? – в своей флегматичной манере переспросил он. – И ты. И они, – он провел рукой, обводя присутствующих, – всего лишь пассажиры в этой жизни в ожидании смерти.
– Банально, Вениамин, – нашлась я, – теряешь форму.
– Не теряю, а меняюсь под давлением реальности. Этот мир не выносит поэтов, – в его голосе послышались высокомерные нотки.
– О! Так ты, может, и работу найдешь? – попыталась я поддеть своего учителя карманных дел.
– Я меняюсь, но себе не изменяю! Заруби себе это на носу! – Венчик картинно поднял указательный палец вверх.
– И снова клише, дорогой!
– Что только подтверждает мои слова, сказанные ранее, – уже с добродушной улыбкой заключил мужчина.
– Ты сегодня ел? – Вопрос, который никогда в случае Венчика не был лишним.
– Ел, – он согласно кивнул, – и даже пил. Но у меня кончилось «божоле», и пармезана хватит только на ужин. Но провидение послало мне тебя. Спрашивай, Таня! – сияя зазорами во рту, потребовал Венчик.
– Слушай, ты как-то не ко времени, – снова растерялась я. – Разве что ты помнишь Минца? Банду его? Он потом бизнесменом стал.
Какое-то время Венчик грустно смотрел перед собой. Казалось, вся его непутевая жизнь проносится перед его мысленным взором. Он был уже не молод и совсем не здоров, однако упорно отказывался от любого участия в устройстве своих дел. Исключение составляли еда и алкоголь, что я, со всей мощью своей благодарности за помощь, поставляла для него периодически. И должна сказать, я воспитала в этом человеке прекрасный вкус к французскому вину и сырам.
– Ты маленькая, не помнишь Леху Дискотеку, – начал свой рассказ Венчик, – говорили, что его минцевские уговорили, – он провел большим пальцем у шеи, – обкурыш был, все равно бы скурвился. Но жалко. Малой был.
В памяти тут же возник образ молодого паренька, невысокого роста, с густыми отросшими грязными светлыми волосами. В широких джинсах и куртке кислотно-оранжевого цвета, тоже грязной, и растоптанных кроссовках. Он танцевал на Центральном рынке возле музыкальных киосков. Кто-то его гонял, но в основном люди воспринимали его как бесплатного зазывалу. Он просил милостыню и, в отличие от своих «коллег», не вызывал раздражения. В какой-то момент он пропал, но горожане не придали этому значения. Такова судьба всех маргиналов – являясь язвой на теле общества, они, тем не менее, остаются для него невидимками.
– А про вдову Минца ты ничего не слышал? – Чем черт не шутит.
– Покой и воля, Татьяна! Покой и воля, – повторил он, – как у Пушкина, помнишь? – Он помотал головой, припоминая хрестоматийные строки. – А счастья действительно нет.
Он встал и пошел к выходу, упомянув, что на следующей неделе он точно будет у себя в «подвальчике», как он ласково называл то место, где сейчас жил.
Наконец, я услышала объявление о прибытии поезда и поспешила на платформу. Я могла бы рвануть на авто, но лодыжка, которая пусть и выглядела теперь вполне сносно, к вечеру все-таки начинала ныть. Здраво рассудив, что лишняя нагрузка выздоровления не ускорит, а с такси проблем нет, я со спокойной совестью взяла билет на ближайший рейс до Новгорода.
В сложившейся ситуации основным для меня было не забывать главной цели моей поездки. И поскольку скорость поисков была для меня в приоритете, пришлось поступиться комфортом.
Плацкарт. Боковушка. Семьи с маленькими детьми и будущие призывники, едущие к месту службы. Сказав себе, что богам нравится вкус человеческого пота и слез, я заняла верхнюю полку с твердым намерением не слезать оттуда до самого Новгорода.
Глава 25
В туалете новгородского вокзала, куда я забежала переодеться, пахло хлоркой. Электричества не было, свет проникал только через матовое оконное стекло.
Погода стояла осенняя. Накрапывал дождь, и в воздухе уже не было и намека на ту разогретую нежность, которая наполняла меня еще совсем недавно. Я ругала себя за неосмотрительность, как минимум нужно было узнать прогноз погоды, а как максимум захватить плащ. Но хорошо, что на мне была кожаная курточка. Она помнила лучшие времена, но я была уверена, что натуральная кожа только выигрывает с возрастом. Жаль, что с лицом такой трюк не проходит.
Очень быстро стало ясно, что в музей мне не попасть ближайшие часа два, и лучше бы директору быть на месте. Страшно хотелось кофе, крепкого, с приятной горчинкой без намека на сладость. Но ранний час не оставлял мне шанса на вожделенный завтрак.
Сырой ветер студил мои ноги, отвыкшие от юбок, заставляя меня мечтать об укрытии.
Я села в такси и назвала адрес водителю. Дорога шла вдоль стареньких пятиэтажек. Чуть дальше стали появляться высокие брежневки, выглядящие почти небоскребами на фоне ранних строений. Пейзаж был таким знакомым, что вполне мог сойти и за родной Тарасов, и за любой другой российский город.
Высадив меня возле музея, такси уехало дальше в промозглую серость дня, давать короткий приют другим пассажирам.
* * *
В кухне горел свет. Сергей деловито заливал кипяток в заварочный чайник. В праздничном блюде на столе уже лежали куски торта и пирожные. Телевизор, прерываясь на помехи, верещал что-то согласно программе передач.
Анна еще какое-то время постояла в темном коридоре, собираясь с духом. Ее потряхивало от предстоящего разговора с мужем. Вот бы он
