сканер, взял ее с другой стороны и опирался на нее, пока мне не подкатили кресло.
Моя способность автономно передвигаться очень насторожила сотрудника, который меня возил.
— Вот кресло, садитесь скорей, — настаивал он.
— Со мной все в порядке. Хочу пару минут размять ноги.
Он в недоумении:
— Но кресло же здесь!
— Я могу ходить, просто недалеко. Вот почему мне нужно кресло.
Но он не слышит меня. Я не могу идти быстро, зато у меня есть трость, и я решаю, что кресло в данный момент мне не нужно. Но объяснить это другим невозможно. Когда ты встаешь и делаешь пару шагов, все вокруг не верят своим глазам («Он может ходить!»). Стоит людям увидеть инвалидное кресло, и они думают, что ты полностью неподвижен.
Мне хотелось постоять пару минут, но пришлось забираться назад в кресло, на котором меня доставили к выходу на посадку. Кто станет слушать багаж?
Что имеем — не храним, потерявши — плачем
Мне надо заново учиться ходить, восстанавливать подвижность, овладевать физическими навыками. Я считаю это главным пунктом физиотерапии — для меня все начинается с ходьбы и заканчивается ею. Я понимаю, что все не так просто. Надо следить за кучей мелких деталей, разрабатывать мышцы и связки. Меня и так вымотала реабилитация в клинике Джона Хопкинса, и мысли о том, какой путь еще предстоит проделать, просто ужасают. Такое ощущение, что утки отщипывают от меня по кусочку.
Когда-то, в беззаботные времена, я считал ходьбу крайне примитивным делом. Теперь же все виды пешего передвижения превратились для меня в наваждение. Я смотрю, как Эсме скользит по кухне, прихватывая со стола яблоко и одновременно открывая холодильник, чтобы достать кокосовую воду, потом закрывает дверцу движением бедра и, пританцовывая, выходит в распашные двери на другом конце. Внизу, в холле, моя соседка с дочерью быстрым шагом идут к выходу, чтобы сесть в такси. Какой-то мужчина хромает по улице, уравновешивая хромоту тяжелой сумкой с покупками. Я исподтишка наблюдаю за тем, как они двигаются. Легко и уверенно, словно кошки, или прихрамывая, но все они справляются лучше меня.
Пожалуй, самое сложное и волшебное из наших физических действий, это ходьба. Мы учимся ей в первую очередь, прежде чем сообразим, что это практически невозможно. У нас с Трейси четверо детей — мы знаем всю последовательность. Я с легкостью могу вспомнить, к примеру, Сэма, в возрасте около года. Легким шлепком по попке я отправляю его в путешествие по ковру в гостиной. Считаю каждый его крошечный шажок. После нескольких уверенных движений Сэм достигает конца кофейного столика. Колени у него тут же подкашиваются. Он делает вдох и восстанавливает равновесие; его слишком большая голова чуть подрагивает, но вот он отрывается от опоры. Стоя самостоятельно на ковре, который для него словно море, он видит, что Трейси его ждет. Он ускоряет шаг, спотыкается и падает ей в объятия.
Сейчас периодически ее муж проделывает то же самое.
Странно, что эти воспоминания о первых шагах Сэма пришли мне в голову именно сейчас, после операции. Я читал, что, когда ребенок учится ходить, он падает приблизительно 21 раз в час. На моих тренировках в «Маунт-Синай», могу поклясться, бывают дни, когда я — если бы физиотерапевт не подхватывал меня под локоть, за руку или за шиворот — побил бы этот рекорд.
Физическое спасение от неминуемого падения обычно сопровождается и эмоциональным тоже — в виде поддерж-ки моей семьи. Трейси присутствовала практически на каждом занятии в первую неделю и сейчас продолжает периодически приходить и смотреть за моим прогрессом, всегда с улыбкой, объятиями и подбадривающими словами. Сэм тоже обычно присутствует. Он полностью сосредоточен на каждом упражнении, каждом повторе, каждой маленькой победе над конкретной проблемой и каждым временным поражением. Он никогда не выглядывает в окно и не проверяет свой мобильный. Когда я жалуюсь, что что-то для меня сложно, он неизменно отвечает: «Это потому, что ты старый, папа». Верите или нет, но мне от его слов становится легче.
* * *
Все мы стараемся избегать препятствий, визуальных и физических, на своем пути. Поскольку я не могу этого сделать, мне приходится очень тщательно следить за каждым своим движением. Я не могу быть уверен — без зрительного контроля, — какая нога у меня занесена над полом, левая или правая. Я теряю равновесие, если моя голова наклонена чуть вперед или запрокинута чуть назад. Мне надо держать в уме механику любого движения.
Это тяжело. Из-за болезни Паркинсона и последствий операции даже такая мелочь, как просто стоять ровно, может сорваться в результате бунта непослушных нейронов. Я стараюсь оставаться организованным. У меня есть своя последовательность инструкций, похожая на те, к которым я прибегаю в гольфе: держать голову над серединой таза, бедра строго над коленями, не отводить корпус назад, сохранять одну линию с ногами, взгляд вперед, плечи расправлены, грудь колесом, начинаем шаг с таза. Но вся эта кинетическая осознанность теряется за мгновение паники, или если я хоть немного отвлекаюсь. Достаточно легкой нервной дрожи или спазма, и, словно карточный домик под порывом ветра, все разлетается, и у меня в голове остается единственная мысль: Не падай. Не падай. Не падай…
Вставай.
Желание ходить
Когда я впервые встретился с моим физиотерапевтом Уиллом, то сразу понял про него две вещи: во-первых, он решительно настроен снова научить меня ходить, и, во-вторых, в прошлом он точно был артистом. Ни с того ни с сего я задаю ему вопрос, работает ли он по-прежнему на Бродвее. Ответ меня нисколько не удивляет: «Нет, бросил. Тут лучше платят». Теперь я знаю еще, что он умный.
Уилл помогает мне выстроить собственную систему кинетических приоритетов. Чтобы добраться до противоположной стены, я должен думать не о том, что мне надо туда, а о том, как там оказаться. Я встаю со стульев, делаю наклоны вперед, опасаясь, что вот-вот упаду и сломаю себе нос. Беру мешочек с фасолью с одного конца стола, петляю между дорожными конусами до другого и кладу мешочек в миску. Потом возвращаюсь назад, беру еще мешочек, и все повторяется сначала. Мне крайне любопытно, чем подобные упражнения мне помогут — они слишком странные. Но Уилл видит ситуацию по-другому. Для него болезнь
