Ответить не успел, только посмотрел на часы: восемь сорок. Не сразу сообразив, что проспал время, когда нужно ставить укол матери, он удивился тишине в квартире. Не слышны были и уличные звуки: окно вечером в комнате он не открыл, как делал это обычно. Отругав себя за расхлябанность, поспешил в комнату мамы.
Он все понял с порога – по ее свесившейся с кровати руке и сползшему на пол одеялу. Но все равно тихо окликнул и замер в ожидании: вдруг да услышит в ответ ее слабый голос. Такой родной и ласковый. «Подойди, Яшенька», – попросит она, а он сделает два шага до кровати и опустится рядом на колени. Положит голову маме на грудь, и она, чуть дотрагиваясь, будет гладить его по макушке.
Яков вдруг так ясно это представил, что решился и сделал эти два шага от двери. И, упав на колени, заплакал. Он был уверен, что готов, давно готов к тому, что она уйдет, но оказалось, что нет. Каждый день Яков просыпался и торопился к ней, замирая от страха: вдруг конец?! И с облегчением понимал, что нет, поживет еще, ведь он делает для нее все, что рекомендовал врач. Только одна мысль его угнетала: не может он достать столько денег, чтобы отвезти маму в клинику в Израиль.
Если бы жив был отец, этот чертов Адам Блейхман, он добился бы от него помощи! Или если бы успели они с мамой получить наследство от родственника. Оставалось совсем немного времени до той даты, но нет, не дождалась она. Почему так? «У каждого свой срок, Яшенька», – послышался вновь голос мамы, он встрепенулся, вскочил с колен, заглянул ей в лицо…
Находиться рядом с ней он больше не мог казалось что сойдет с ума, будет постоянно мерещиться ее голос.
Яков вышел из комнаты и по привычке плотно закрыл за собой дверь. На кухне долго сидел, уставившись в одну точку – на яркий желтый цветок на пузатом боку заварочного чайника. Он чувствовал, как внутри закипает злость, но на кого был так зол, не понимал. Перед мысленным взором вставал размытый образ непомерно толстого мужика с лысым, гладким, словно голыш, омытый морскими волнами, черепом. Яков будто бы знал, кто это, но вспомнить, где встречались, не мог. Наконец, понял: Адам Блейхман, последнее его фото. Как мама могла любить такого?! Слава богу, что он, сын, совсем на него не похож.
Немного успокоившись, Яков взял в руки телефон. Оказалось, разбудил его звонок нотариуса. Поколебавшись, он набрал его номер.
– Здравствуйте, господин Горинец, от вас был вызов. Есть какие-то новости? Я не против встретиться, но не знаю, как сложится день. Ночью умерла мама. Наверное, нужно вызвать скорую. И агента похоронной конторы. Хорошо, я позвоню вам. Нет, документов пока на руках у меня нет. Всего доброго.
«Какие документы? Где я теперь их возьму? Павел со вчерашнего дня недоступен. Как ему сообщить, что мне известно: он мой родной племянник? Так, кажется? Да, так: мама родила сына Алексея, моего брата, бросила его, тот воспитывался своим отцом. Потом женился, родился Павел. Я поздний ребенок, мне – тридцать три, Паше – тридцать. Какой я ему дядя?! На три года всего старше. А моя мама была ему бабушкой», – рассуждал Яков, неподвижно сидя на стуле с зажатым в руке телефоном.
Глава 15
Арбатов поручил Комарову опросить соседей Степаненко и найти контакты Ирины – дочери умершей старушки, за которой ухаживала Плевако. Он чувствовал, что именно с этой работой у женщины была связана какая-то неприятная история. Денис, конечно, допускал, что история эта может оказаться совсем не важной для дела, но проверить и успокоиться не мешало. Или не успокоиться и копать дальше, уж, как пойдет.
Звонок с незнакомого номера отвлек его от мыслей о Плевако.
– Приветствую, капитан, – поздоровался Арбатов с Дюминым, когда понял, кто звонит. – Да, заходи, конечно. Жду.
Тот, как оказалось, навещал в офисе Конакова и находился, можно сказать, в двух шагах от следственного управления.
Пока ждал, Денис решил просмотреть отчеты по экспертизе старых писем. Конверты советских времен, кроме одного – с адресом Дины. Внутри него короткое сообщение из хосписа при женском монастыре в Алексеевке. «Лидия, приезжайте, вашему брату стало хуже», – прочел Денис. Дата на штемпеле – 13 апреля 2018 года. «А бабушка к тому времени была мертва. Значит, письмо вскрыли родители Дины. Ездили в монастырь? Думаю, да. Что дает нам эта инфа? Пока ничего. Но выяснить, жив ли еще брат Лидии Ильиничны, нужно. Все-таки прошло пять лет, мог и скончаться», – подумал Денис, сделал пометку в блокноте и отложил письмо в сторону. Оставалось три открытых тонких конверта и еще целая пачка заклеенных, довольно пухлых. Ни один не был подписан.
Он открыл первый конверт. Письмо было написано на двойном листке с полями, вырванном из школьной тетрадки в клеточку. Почерк детский, ребенок обращался к отцу. «Папа, ты давно не приходил, я сильно скучаю по тебе и Марьяше. Когда мы увидимся? Я маме ничего не говорю о том, что мы встречаемся, чтобы она не сердилась. Жду тебя каждую пятницу в сквере у школы. Твой сын Жора». Адреса не было. «Кто такая Марьяша? Мар. С., которая упоминается в записке? Новая жена отца? Или это ребенок в новой семье отца? Скорее да, младшая сестренка», – решил Арбатов, делая в блокноте очередную пометку.
Остальные письма остались нетронутыми: в кабинет, стукнув в дверь для приличия, быстро вошел Дюмин.
– Времени у меня в обрез, Денис, поэтому сразу к делу, – он на ходу расстегнул молнию на папке, достал из нее блокнот в твердом переплете и положил его перед Арбатовым.
– Чей? – поинтересовался Денис, бегло пролистав страницы.
– Павла Корсакова. Да, скажу сразу, чтобы потом не забыть: Конаков вне подозрений, алиби стопроцентное, да и зачем ему убивать должника? Он реально расстроился, что теперь долг получить не с кого.
– Понятно.
– Теперь о блокноте. Вчера пробежал глазами – так, ничего особенного, ежедневник как ежедневник, на двадцать третий год. А утром сел читать все подряд, но начал почти с конца. Открой последнюю запись.
Арбатов отметил про себя, что почерк у писавшего очень четкий, можно сказать – каллиграфический. Нет, скорее чертежный. Буковка к буковке с правильным наклоном, и ровный, как по линейке. А страницы блокнота чисто белые – ни клеточек, ни строк.
– «Яков Блейхман. Проверить адрес Скрипак!» – прочел он дважды и в изумлении уставился на Дюмина.
– Ну, что? Догнал? Интуиция
