этого их уже невозможно остановить.* * *
Дядя Георгий ремонтировал корабли на своей верфи. Он делился пайком с племянниками. Когда у него сильно распухли от голода ноги и он больше не мог ходить, за ним приехали товарищи с работы, увезли на санках на завод. Там он и умер, работая. А вскоре умер Сергей Иванович. Манана пеленала его, и он был похож на сморщенного гномика с шоколадкой на животе.
Чтобы сохранить пайку и подкормить Майю, Манана не сообщала о смерти внука. Она зашила Сергея Ивановича в темно-бордовое плюшевое покрывало и положила между оконными рамами. В прежние времена там хранились на холодке продукты — кура, мясо, молоко.
Сергей Иванович легко поместился в этом пространстве, и взгляд Мананы даже привык к свертку, который прежде был ее баловником Серго. Майка тоже часто посматривала на братика — может, зашевелится? Она втайне надеялась, что он не умер, просто заснул летаргическим сном. Рассказывали, что такое иногда случается из-за голода.
Манана считала себя сильной. Но после смерти Сергея Ивановича ее душа отказалась воспринимать этот страшный мир и захотела вернуться в те времена, когда была счастлива. И бабушка Манана зачудила.
— Идите сюда, супра гавшалот[14].
Она устраивала праздники для своей когда-то большой и шумной семьи, подавала воображаемые грузинские блюда, смеялась вместе с родными и пела песни.
— О, Таня, заходи, дорогой! Кто там мальчик с тобой в красных сапогах?
— Какой мальчик? — не понимала Таня, но на всякий случай оборачивалась. В коридоре был только Рыжик.
— Бебо, ты что такое говоришь? — ужасалась Майка. — Это же кот!
Манана хитро улыбалась, грозя пальцем.
— Мальчик! — упрямо отвечала она. — Да-да, он.
И приглашала Рыжика:
— Чичи бичи[15], заходи, гостем будешь. Айда все к столу, пир горой!
Манана звала всю свою семью по именам и разговаривала с Серго, Георгием и другим сыном, словно они сейчас находились в комнате.
— Бебо, ну какой стол? Какой еще пир горой? — горестно спрашивала Майка. Она не хотела верить, что бабушка сошла с ума.
— Чэмо окро[16]! — улыбалась в ответ Манана. И, прикрыв глаза, пела что-то нежное.
— Чэмо цицинатела, дапринав нела-нела…
— Что она поет? — спрашивала подругу Таня.
— Это про светлячка. Она Сережу так спать укладывала. Мой светлячок, тихо-тихо летишь… Куда ты… Побудь со мной, далекий огонек… — шепотом переводила Майка, глотая слезы.
А Манана, на мгновение осознав свое горе, вдруг горестно вскрикивала и протягивала к внучке руки, прижимала Майкину голову к своей груди, баюкала ее, как маленькую.
— Ты один у меня тепер!
Потом и Майя заболела. Лежа в полутемной комнате, она попросила Таню посветить на фотографию на стене. Свет от самодельной коптилки вырвал из сумрака лица молодой семьи: маму с совсем маленьким толстеньким Сергеем Ивановичем, Майю и папу.
— А Сережа их почти не помнил, он по ним не скучал… Если они приедут, передашь им это письмо, ладно?
Она достала из-под подушки сложенный пополам листок.
— Май, да ты что! Ты не падай духом, пожалуйста.
Таня испугалась, что Майка умрет, и, как умела, принялась утешать подругу.
— Помнишь, я рассказывала о трех волшебных вещах? Вот прямо сейчас подумай о чем-нибудь хорошем.
— Не получается, — прошептала Майя. — Такая я невезучая.
В ее словах был укор. Неужели не понятно, что не осталось в запасе ни одной, даже маленькой, радости? Все у нее отобрали.
Таня ушла к себе и вскоре вернулась, пряча что-то за спиной. Она подошла к Майкиной постели, выдернула руку из-за спины. На ее пальцы была надета полинялая куколка «би-ба-бо»[17] в красном кафтане и колпаке.
— Я Петрушка баловной, познакомьтесь-ка со мной!
Петрушка прибыл не один. Рядом с ним возник старый приятель Мишутка, не менее облезлый и тоже очень любимый. Крутя головой, он радостно запрыгал на другой Таниной руке.
— А я медведь! Пою, пляшу, большими лапами машу…
У Майи в глазах появился интерес, она потянулась к Мишутке, и вскоре он заговорил ее голосом:
— Петр Иваныч, а давай играть!
— Давай, Михайло Иваныч.
— Посчитаемся! Эни. Бени. Рики. Таки. Турба… Урба… Синти-бряки…
Наверное, талант и был ее главной радостью, которую никто не мог отнять.
Заводские товарищи дяди Георгия вывезли Майю из Ленинграда, когда отправляли своих детей за линию фронта. Она умерла уже на Большой земле[18] от дистрофии. Ее родители тоже не вернулись, они так и пропали в ссылке.
Письмо осталось у Тани. В нем Майя рассказывала, как умерли Серго и дядя Георгий, как сошла с ума бабушка.
«Бебо от себя отбирала последнее, чтобы меня покормить.
Очень жалко ее. Дорогие мамочка и папочка, я пишу вам во время моей болезни. Мне кажется, я скоро умру. Вы мне в последнее время снитесь и даже представляетесь, будто сидите прямо на моей кровати. Простите, я не хотела вас огорчать. Я сама сейчас плачу. Даже весны не дождалась, но ничего не поделаешь».
А Майина бабушка просто ушла в солнечный луч. Манана лежала на полу, по ее седой косе ползали вши. В единственное, не закрытое фанерой окно пыталось заглянуть солнце. Мутное, обклеенное бумагой стекло едва пропускало свет. Но один луч упал на умирающую. Лицо Мананы сразу помолодело и прояснилось, как будто ее душа увидела в этом золотистом столбике выход в чудесный мир и с радостью полетела туда.
— Да, Петенька, это здесь происходило… Соседи, которые сейчас живут? Нет, они ничего не знают, я им не рассказываю. Им хорошо в этих стенах. Зачем людей расстраивать? Но дом все помнит. Конечно, мы и паркет новый положили, и
