динамика.
Пять гудков.
Восемь секунд. Именно столько времени у меня есть, чтобы решить, хочу я этого или нет. Я еще не принял решение, когда гудки прерываются и на экране телефона появляется лицо Роберта.
FaceTime??? Я позвонил ему по FaceTime? Боже, сегодняшний день становится все лучше и лучше. Ну что ж. Слишком поздно отступать. Старик Пресли натянуто улыбается мне с другой стороны камеры, и, судя по выражению его лица, он все знает.
— Мне было интересно, сколько времени тебе потребуется, чтобы позвонить, — сухо говорит он.
— О? Я потрясен. — Мой голос сочится сарказмом. Я не могу отключить его.
Мужчина хмыкает и отводит взгляд от телефона. Глубокие, недовольные морщины пролегли вокруг его глаз и между бровями, с тех пор как я видел его в последний раз. За окнами за спиной Роберта кромешная тьма. Его щеки выглядят впалыми, мешки под глазами отчетливо видны при ярком верхнем освещении. Похоже, он на какой-то кухне.
— Подождите, где вы находитесь? В ресторане? — спрашиваю я.
— Да.
— А который у вас час?
— Почти четыре. Утра. Хлеб сам себя не сделает.
Фэрбенкс на четыре часа отстает от Маунтин-Лейкс. Мне должно быть неловко за звонок в столь ранний час, но мужик все равно не спал, так что к черту все это. Я не извиняюсь.
— Где ты? В баре? — спрашивает Роберт, прищурившись на меня.
— Нет.
Он подозревает, что я лгу, но что тот может с этим поделать?
— Неважно. Ну, давай. Выкладывай. Я прокручивал этот разговор в голове миллион раз за последние две недели. Пытался понять, как ты собираешься справиться со всем этим. Ни один из сценариев, которые я себе представлял, не был очень удачным, так что… давай поговорим.
Две недели? Я должен был быть первым, кому Чейз рассказала об этом. Но был в неведении и изводил себя, потому что знал, что что-то не так, а ее отец знает об этом уже две недели? Клянусь, если бы не был так глупо влюблен в эту девушку, я бы сейчас был в ярости на Чейз.
Но я не могу сосредоточиться на этом. Не здесь. Не сейчас. Все это и так достаточно тяжело. Я допиваю остатки своего напитка, морщась от того, что алкоголь прожигает путь к моему желудку, и затем говорю то, что мне нужно сказать.
— Я не буду ждать год. Не сейчас. Вы знаете, что я не могу. Мне нужно ваше разрешение.
Он смотрит на меня безучастно.
— Разрешение на что?
— Вы издеваетесь надо мной?
— Разрешение на оплодотворение моей дочери? — спрашивает он. — Потому что, похоже, ты уже это сделал.
— Роберт, вы совсем спятили, если думаете, что сейчас я в таком состоянии, чтобы заниматься подобным дерьмом. Я делаю все возможное, чтобы быть уважительным…
— Но ты был не очень уважителен, когда засовывал ребенка в живот моей дочери, не так ли?
Раз Миссисипи.
Два Миссисипи.
Три Миссисипи.
Я жестом прошу еще одну порцию виски.
Четыре Миссисипи.
Блядь, кто сказал, что подсчеты охлаждают пыл? Они, черт возьми, врали. В мире не найдется столько «Миссисипи», чтобы погасить пламя внутри меня.
Барменша пододвигает ко мне бокал, и я опрокидываю спиртное в себя, не заботясь о том, что Роберт меня видит. Когда опускаю пустой бокал, все мое внимание сосредотачивается на отце Чейз.
— Вы закончили?
Он корчит гримасу.
— Хорошо. Я не хотел, чтобы это произошло. И точно не делал этого специально. Теперь вы дадите мне свое разрешение попросить Чейз выйти за меня замуж, или я выйду отсюда и попрошу ее без этого?
— Я все еще думаю, что тебе стоит подождать.
— Зачем? Пока она не станет размером с дом? Пока нашему ребенку не исполнится пять лет? Пока мы не выйдем на пенсию во Флориде и вы, наконец, не окочуритесь?
— Ух. Это было немного грубо!
— А вам не кажется, что вы были немного грубы со мной? — Я разражаюсь язвительным смехом.
— Ладно. Да, наверное, ты прав. Я просто волнуюсь, вот и все. Пресли — моя единственная дочь…
— Вы думаете, что я не буду заботиться о ней? Что не буду зарабатывать достаточно, чтобы ей было комфортно?
— Дело не в этом.
— Или думаете, что я сделаю ее несчастной?
Он делает паузу, затем неохотно говорит:
— Нет. По какой-то причине ты, кажется, делаешь ее очень счастливой. Сомневаюсь, что это изменится.
— Вы думаете, я буду изменять? Лгать? Надоем ей?
— Нет. Ничего подобного.
— Тогда в чем же дело? Какое оправдание тому, что вы не даете свое согласие?
— Она потеряла свои подростковые годы, Пакс! Мой собственный сын лишил ее их. В те годы, когда она должна была гулять, веселиться с друзьями, изучать жизнь и выяснять, кем хочет быть, к ней приставали самым жестоким и ужасным образом, прямо у меня под носом. У нее отняли невинность. И продолжали отнимать снова и снова. Она так быстро выросла, потому что у нее не было выбора. Я просто хочу… хочу, чтобы она вернула себе ту часть того времени. Для себя. Я хочу, чтобы она вела себя соответственно своему возрасту. Пресли должна наслаждаться колледжем. Быть свободной, дикой и полной радости. Если она выйдет за тебя замуж, что тогда? Она станет женой в восемнадцать лет? Даже двадцать — это слишком рано. Слишком!
— Но она станет матерью. Ребенок может помешать вашим «диким и свободным» планам в отношении нее, вам не кажется?
Роберт собирается что-то сказать. Открывает рот, но останавливает себя. Затем отводит взгляд вправо, в сторону фотозоны юности Чейз. На его лице мелькает целая серия эмоций, но все их трудно определить и назвать.
— Что? Вам нечего сказать по этому поводу? Хотите, чтобы ваш внук рос с матерью-тусовщицей. Пусть вступает в женское общество и напивается до потери сознания каждый вечер без всякой, блядь, причины, а вам в итоге придется присматривать за ребенком…
— Господи! Ради всего святого, будь благоразумен, Пакс. Не будет никакого ребенка, ясно? Не будет, если у меня есть право голоса. Пресли знает, что для нее лучше, и это не рождение ребенка в восемнадцать лет, когда у нее еще не было шанса на жизнь, понятно. Она…
— О чем, черт возьми, вы говорите? — Я замираю на месте. Мой голос тих, но вопрос, который я только что задал, гремит у меня в ушах.
— Я говорил с Пресли. Она знает, что я всегда поддержу ее. Нет ничего плохого в том, что она принимает решение, которое отвечает ее будущему. Это выгодно и тебе. Только подумай на секунду,
