только и делал, что бухал, безобразничал и играл музыку, жители не долго думали, какую именно из моих немногочисленных граней сакрализировать.
Сандра, как менеджер, разбивалась в лепёшку. У неё было две задачи. Одна — простая: держать город в курсе моих выступлений и стараться, чтобы в кабак не набивалось больше народа, чем кабак чисто теоретически может вместить. Вторая — сложная: следить, чтобы я выходил на сцену на своих двоих и мог держать в руках гитару.
Хотя бы просто держать.
Начался золотой век.
Мы не борзели. Цены на билеты были божеские, но даже этого вполне хватало, чтобы всем было ништяк.
За месяц Рома отстроил себе дом и съехал. Разумеется, бухали.
Иствуд дом строить не стал. Он жил по соседству со мной и хотя бы на словах не оставлял мечты когда-нибудь начать путешествовать и сражаться с негодяями, как в ковбойском кино. Он, кстати, делал серьёзные шаги в этом направлении: лошадь купил. Лошадь тусила на конюшне за кабаком (что я узнал о своём кабаке...) и была, в целом, довольна жизнью. Мы с Ромой под**бывали Иствуда, что он завёл себе тамагочи. Иствуд отвечал, что он этого тамагочи, по крайней мере, не трахает. И Рома почему-то обижался и пускался в длительные рассуждения о природе души, разума и прочей херни. Никто его не слушал, всем было насрать.
— На сегодняшнее выступление билетов купили меньше, чем на вчерашнее, — сказала Сандра, когда мы однажды утром собрались внизу в зале порепетировать, обкатать пару новых песен.
— Насколько? — спросил я, подстраивая гитару.
— На двадцать, — пробормотала Сандра.
Она сидела на стуле, поджав под себя одну ногу, и выглядела крайне задумчивой.
— Да это ж херня, чего ты паришься? — пожал я плечами.
— С такой херни всё и начинается. Никаких объективных причин нет, кроме разве что одной: вы приелись.
— В смысле?! — испугался Ромыч, который только что нежно поглаживал палочкой тарелку, а теперь перестал.
— В прямом, полагаю, — спокойно отозвался Иствуд, экспериментируя со строем бас-гитары. — Мы выступаем почти каждый день в течение двух месяцев. Новых песен за это время было сколько? Три?
— Четыре! — возразила Вивьен, любовно протирая тряпочкой новые крутые клавиши. — «Стрёмные последствия» — моя любимая, в ней поэтический гений Мёрдока развернулся во всю мощь!
Да, по совету Сандры я отказался от услуг Вейдера (который всё равно бухал и занимался странными непоэтическими вещами в моём подвале) и начал писать песни сам. Мы даже разработали полноценный творческий метод.
Я садился на койку с гитарой, выпивал в одну каску не меньше бутылки крепкого и начинал импровизировать. Сандра, совершенно трезвая, сидела рядом с блокнотом и записывала лучшие моменты. Наутро, протрезвев, я оценивал записи и компилировал из них тексты. Так получились четыре неплохих песни, публика вроде их неплохо приняла.
— Окей, ребята! — воскликнула Сандра и хлопнула в ладоши. — Пока всё не закончилось очень плохо, мы сворачиваемся.
— В смысле?! — вытаращился я на неё. — Ты охренела, женщина?! Только пруха пошла!
— Мёрдок, ты — гений, — успокоила меня Сандра. — Ты переиграл всех. Вместо того, чтобы подстроиться под общественный вкус, ты его сформировал и возглавил. И это очень круто. Но постоянные выступления — это провальная стратегия. Пока откат небольшой, но он уже начался. Пока народ не понял, что наелся. И нам нужно создать дефицит.
— Проясни? — потребовал я.
— Мы отыграем сегодняшний концерт и на нём объявим, что удаляемся от дел. Для...
— Для записи альбома! — воскликнул я.
Сандра обдумала предложение и энергично кивнула:
— Отличная идея! Одним выстрелом убиваем двух зайцев. Дадим людям по нам соскучиться и создадим продукт. Мерч.
— А чё, а как мы — альбом-то писать? — спросил Рома.
— Кстати, да! — спохватился я. — Надо бы стукануться с этим... Доброжелателем. Он же... Бля!
Обычно у меня голова работает безотказно. Однако в последнее время чего-то засбоила.
Вспомнив, что Доброжелатель обещал мне студию, я немедленно вспомнил и то, что он когда-то прислал мне письмо. В тот день, когда началось моё стремительное восхождение.
Я не стал его читать сразу, бросил в инвентарь, да так и забыл. Сначала концерт был — ударнейший. Потом я поволок Сандру на крышу, и там мы творили всякое, несмотря на мороз, как подростки, аж вспомнить приятно.
Ну а после такого — ну разумеется, я ужрался в говно. А утром — кто ж с бодуна вспоминает о таких мелочах, как письмо. Ну, вот я и...
Н-да, нехорошо получилось. Ну, ничего. Скажу, что я в день по два мешка писем получаю, и до его добрался в порядке живой очереди только сейчас. Доброжелатель мужик добрый, не обидится, а если обидится — ничего, я его прощаю, причём — совершенно бесплатно.
Я достал конверт из инвентаря, надорвал его. И в этот момент открылась дверь.
— Закрыто! — крикнул я, не поворачиваясь.
— Господа музыканты, купите цветочек, не дайте бедной женщине умереть от голода!
Я оторвал взгляд от первых строчек письма и с удивлением воззрился на старушку с корзинкой цветов. Вроде не игрок, что логично. Класса Нищий в игре точно нет. Так что за хрень? У создателей зачесалась левая пятка, и они решили добавить в игру непись-побирушку? Не, ну грамотный ход, конечно. Дебилью, наверное, необходимо на кого-то смотреть и думать: «Ну, вот, по сравнению с ... я-то просто в шоколаде».
— Вам же сказали — мы закрыты! — стервозным голосом завела Сандра. — Приходите вечером, на концерт, и...
— Да ладно тебе, не кошмарь старушку, — перебил я. — Держи, мать. Цветов не надо.
Я протянул старушке монету. Та подковыляла ко мне с протянутой рукой.
— Спасибо, спасибо вам, господин, от смерти спасли, от геенны огненной... Вот, возьми цветок, он пойдёт тебе...
— Да не надо, мать, не надо. Ну что я — пидарас, что ли, с цветочками ходить? Или вон, Сандре лучше отдай, она...
— ...цветок пойдёт тебе на могилу, ублюдок!
Кинжал вонзился мне в живот раз, другой, третий. Я судорожно выдохнул.
Кто-то закричал, но я это слышал, как сквозь вату.
Упал — сам не заметил, как. А надо мной склонилось старушечье лицо.
— Помнишь меня, мистер Шерлок Холмс? Не забывай, мы с тобой ещё увидимся, и не раз!
Она провела языком по лезвию кинжала, слизывая мою кровь, и резко
