нее под ногами. С воплями отчаяния женщины цеплялись за ноги мужчин, раненые взывали о помощи, но ответом им был, зачастую, только удар штыка. Сотни людей погибли под колесами пушек, тысячи — в холодных водах Березины, к концу дня так забившейся трупами, что по ним можно было пешком пройти на другой берег.
Ночью запылали мосты. Сотни беженцев погибли в огне, другие кинулись на все еще тонкий лед, проломившийся под тяжестью бегущих. Бурлящая вода заалела кровью. Путь к спасению был отрезан.
Ближе к утру части Витгенштейна подошли к переправе, на многотысячную безоружную толпу налетели казаки, свист сабель и конский топот потонули в ужасном крике умирающих. Пушки продолжали бить картечью по утратившим последнюю надежду людям. Сражение превратилось в бойню.
* * *
Еще на подходе Шемет заметил казаков, прижавших толпу к брошенным на произвол судьбы фургонам, забитым домашней утварью. Тонкий женский крик перекрыл и мерный раскатистый гул орудий, и треск ружейной пальбы, и стоны умирающих. Следовавшие за армией маркитантки, публичные девки, солдатские и офицерские жены сейчас, забыв о сословных различиях, смешались в обезумевшую массу, закрывавшую казакам путь к добыче, и безжалостно сметаемую с пути ударами шашек.
«Мерзость, мерзость», — пронеслось в голове у Войцеха.
Отчаяние и стыд навалились на него, путая мысли, горькой желчью наполняя пересохший рот.
«Да на той ли я стороне? — мелькнула шальная мысль. — Героя разыгрывал? Увезти Линусю в Мединтильтас, забыть войну, как дурной сон. Да разве такое забудешь? Проще уж пулю в лоб».
Йорик несся вперед, рука привычно сжимала золотой эфес сабли. Ледяной ветер бросал в лицо колючую снежную крупку, рвал из глаз непрошеные злые слезы.
«К черту! К черту»! — стучало в висках — «К черту стыд и малодушие. Ты делаешь, что можешь, и отвечаешь только за себя и за тех, кто выполняет твои приказы».
— Эскадрон! Сабли в ножны! В галоп — марш-марш! — на пределе легких заорал Войцех.
Плотный строй Гродненцев с наскока вклинился между рассыпавшимися лавой казаками и жмущимися к обозу беженцами. Гусары, резко осадив коней, развернули строй, прикрывая собой фургоны. Немногочисленные казаки, оказавшиеся между выстроившимся, словно на параде, эскадроном, и своими товарищами, хлестнув коней, понеслись в обход.
— Окунев! — окликнул вахмистра Войцех. — Держать строй! К обозам никого не подпускать!
— Слушаюсь, ваше благородие!
— Господа офицеры! Спешиться и подойти ко мне! — скомандовал Шемет, соскакивая с коня.
После кровопролитных боев в эскадроне, насчитывавшим теперь не более полусотни сабель, всех офицеров оставалось — сам Войцех да три корнета.
— Долго мы казаков не удержим, — холодным и решительным тоном сказал Войцех подошедшим офицерам, — не драться же с ними. Надо увести женщин от обозов, пусть стервятники пируют.
Они направились к обезумевшим от ужаса женщинам, прикрывающим собой нескольких измученных детей. Одна из них держала на руках младенца. При виде приближающихся гусар, она вскрикнула, разжала руки. Завернутый в тонкое шелковое одеяльце ребенок со звонким стуком упал на промерзшую землю. Шемет сглотнул, слова застряли у него в горле.
— Всем отойти на сотню шагов, — приказал он по-французски и, на всякий случай, по-русски и по-польски. Заметив осмысленное выражение на лице одной женщины постарше, добавил, — им нужны обозы. Вас не тронут. Даю слово.
С четверть часа ушло на то, чтобы убедить женщин внять голосу разума и отойти от фургонов. Шемет отвел эскадрон от обоза, и казаки тут же бросились разбирать груз. Войцех, поставив охрану вокруг сгрудившихся в круг беженцев, велел своим людям рубить брошенные телеги и разводить костры. Гусары, еще недавно с остервенением разившие врага, теперь ласково успокаивали напуганных ребятишек, оделяя их черными сухарями из седельных сумок.
Многие из казаков тоже не прельстились грабежом. Со смущенным видом подходили донцы к запылавшим кострам, помогали рубить дрова. Трое казаков приволокли от фургонов лошадиную тушу, тут же рядом принявшись за разделку. Но замерзшим за трое суток под открытым небом людям кусок в горло не лез. Пришлось топить снег в алтарной чаше, обнаружившейся в обозе, разливая кипяток по оловянным гусарским кружкам.
* * *
В лагере воцарился относительный порядок, и теперь он казался островком спокойствия среди ночного моря ужаса и боли. Из темноты на огонь поползли привлеченные теплом и запахом жарящейся конины раненые из брошенного поблизости санитарного обоза. Большая часть из них уже давно ушла, пытаясь пробиться за реку, многие уже не в силах были подняться или замерзли насмерть. На жар костров ползли безногие и слепые, брели безрукие, ковыляли на обмороженных ногах контуженые. Полуголые, едва прикрытые заскорузлым тряпьем, с черными от холода щеками, распространяя сладковато-ядовитый запах гангрены, они все еще цеплялись за жизнь. От тепла отмороженные части тела начинали размокать, у двоих, на глазах у Шемета, отвалились носы, еще один, казавшийся даже более крепким, чем его товарищи, замертво рухнул у костра, когда его стопы, отогретые жаром поленьев, превратились в зловонную жижу.
Войцех, поглядев на ужас, исказивший лица едва начавших приходить в себя женщин, велел раненым собираться неподалеку, отдельным лагерем.
— Возьмите топоры и рубите телеги, — велел он одному из французов, судя по обрывкам мундира — гренадерскому офицеру, — пусть все, кто хоть сколько-нибудь в состоянии, принимаются за работу.
Француз пожал плечами и протянул ладони к костру. Вместо пальцев из рукавов мундира у него торчали голые кости. Это зрелище стало для Войцеха последней каплей. Он бросился прочь, но не успел пройти и пары шагов, как его вырвало на грязный, истоптанный сотнями ног снег.
Переводя дух, Шемет повернулся к лагерю спиной и взглянул за реку.
* * *
Мосты все еще пылали, но поток беженцев почти иссяк. В зареве пожара Войцех увидел хвост отступающей колонны Виктора, толпу беженцев, под огнем орудий Чичагова, бьющих с юга, уходящую на запад. И огромную черную карету, стоявшую почти у самого берега, запряженную четверкой вороных. В блестящих конских глазах огонь отражался адским пламенем. Возле кареты стояли двое, в темных плащах, невозмутимо наблюдая за творящимся по обоим берегам реки безумием.
Засада
Дорога от Березины к Вилейке темнела по обочинам людскими и конскими телами. Окоченелые трупы лежали, уставив в зимнее небо открытые глаза, сидели, привалясь к укрытым сугробами кустам, на лицах застыло выражение обреченности и покорности судьбе. Полк в своем движении обгонял бредущих на запад французских солдат, босых и нагих, закутанных в обрывки тряпья, а то и в жгуты прогнившей соломы. Иногда кто-то из этих несчастных тянул костлявые руки к проезжавшим мимо гусарам, умоляя: «Хлеба,
