протаранила его голову углом этого чемодана).
В книжке «Наши» Довлатов пишет: «Лену мои рассказы не интересовали. Ее вообще не интересовала деятельность как таковая».
Хлестко, но абсолютно неверно и несправедливо. Близорук оказался наш прозаик. Лена глубоко ценила его талант, была бесконечна ему предана и поэтому бесконечно терпелива. Всю жизнь она находила в себе силы подавлять свои эмоции, щадя Нору Сергеевну, Катю и «позднего» Колю, и стараясь, чтобы у Сергея был очаг и дом. И, как могла, как умела, сохранила ему семью. Но, зная Сережу, легко предположить, что и эти отзывы о Лене — литература, а не портрет живого человека.
О таллинском периоде Сережиной жизни я знаю в основном из его произведений и писем. Я побывала в их с Тамарой Зибуновой доме только один раз на дне его рождения (см. главу «Сентиментальное прощанье»).
У меня создалось впечатление, что отношения между ней и Довлатовым были простые и дружеские. Об этом свидетельствуют и Сережины письма Тамаре Зибуновой, полные желания помочь ей и Саше по мере возможности. Прочтя их в интернете, мой муж Витя с уважением сказал: «Смотри-ка, Сергей, когда хотел, вел себя как вполне взрослый, ответственный человек».
Естественно, что при довлатовской эффектной внешности (которую он попеременно то проклинал, то восхвалял), при его обаянии и остроумии было несчетное количество дам, желавших пасть в его объятия, или по крайней мере проводить время в его обществе. Но смею утверждать, что когда он горделиво называл себя блядуном, он «лакировал и приукрашивал» действительность. Он был не блядун, и даже не бабник, а алкоголик, и дамы занимали его воображение в основном в разгар алкогольных эскапад. Женщин, с которыми ему хотелось проводить время в трезвом состоянии, можно пересчитать по пальцам одной руки. Последний роман Довлатова был с Алей Добрыш, в доме которой он провел последнюю неделю своей жизни и почти на руках у которой он умер.
Познакомились они в 1986 году, и с тех пор Сережа часто стал бывать у Али в Бруклине. Я была растрогана Алиными записями в маленьких календариках, в которых она отмечала, не пропуская ни одного дня с момента их знакомства, когда Сергей звонил, когда приезжал, трезвый или пьяный, в каком был настроении, и черные дни, когда у него начинались ужасающие запои. Аля купила монографию «Алкоголизм» и положила ее на видном месте на столе, чтобы Сережины глаза ее не миновали. Полагаю, что Аля очень Довлатова любила. Она благоговейно хранила память о нем: его фотографии и рисунки, короткие записки, которые он оставлял в дверях, если приезжал без звонка и не заставал ее дома, кассеты с его сообщениями на телефонном ответчике. И Сергей, безусловно, был очень к ней привязан. Он дарил ей свои книжки с забавными и смешными посвящениями. Например, на «Зоне» он написал: «Милой Але от тайного поклонника, от довольно чистого сердца». На английском издании «Компромисса» было такое посвящение: «Самой волнующей женщине Нью-Йорка со вспышкой нежных чувств». А на книжке «Заповедник», посвященной Лене («Моей жене»), было приписано от руки: «которая была права, когда утверждала, что меня погубят крашеные блондинки».
Перед Алей Добрыш Довлатов не чувствовал своей вины. Он знал, что она его не выгонит, не осудит, не проклянет… Ему не надо было перед ней защищаться, каяться, клясться и обещать. И это значило для него очень много.
Глава восьмая
Отец и дети
Я познакомилась с Довлатовым, когда из существующих сегодня четверых его детей в этом мире находилась только полуторагодовалая Ленина дочь Катя Довлатова. В то время Сережину семейную жизнь вовсе нельзя было назвать беспросветной. Довлатов был очень привязан к Лене, боготворил и побаивался Нору Сергеевну и совершенно обожал Катю. Например, сидя на низком стуле и расставив как кузнечик длинные ноги, Сережа ставил Катюню между колен, крепко прижимал ее к себе и, не в силах справиться с затоплявшей его нежностью, бормотал: «Господи, какая мерзость!». Может быть, высказываясь, как Собакевич, обо всех друзьях и знакомых, он особым, свойственным только ему способом, выражал свою любовь.
Именно Сережа, а не Лена и не Бабо (домашнее имя Норы Сергеевны) осуществлял все внешние контакты, необходимые для Катиного здоровья и благополучия — походы к врачу, устройство в детский сад, путевки в лагерь. Благодаря Сережиным усилиям Катя побывала даже в Артеке.
Часто гуляя с Катей, он сочинял на ходу для нее стихи. Сонетами Шекспира не назовешь, но все же… Что-нибудь вроде: «Катя очень любит кашу и, конечно, простоквашу». Или: «Наша Катя забияка, то и дело лезет в драку». Бывали и варианты: «Это, видно, неспроста, что у кошки нет хвоста. Видно, кошка забияка, постоянно лезет в драку».
Иногда мы гуляли вместе с нашими Катями. На Довлатова с его Катей прохожие оборачивались: рядом с ним, огромным, как снежный человек, семенила такая кроха, что казалось, она ему ростом до щиколотки, хотя в возрасте трех лет она уже достигала его колен. Уже взрослая Катя заметила: «Когда папа нес меня на руках, создавалось впечатление, что он несет винную бутылку».
Кстати, о бутылке. Как-то Нора Сергеевна с Леной затеяли генеральную уборку и попросили Сережу и пришедшего к нему приятеля Валеру Грубина на это время погулять с Катей. Катя была совсем младенцем, ее уложили в коляску, в атласном пакете, всю в кружевах, чистенькую, благоуханную. С прогулки отец с приятелем вернулись немного смущенные, норовя побыстрей проскочить с коляской в комнату мимо бабушки и мамы. Чем вызвали подозрение. Заглянув в коляску, Лена обнаружила рядом с Катей любовно укутанную в кружева бутылку водки.
В детстве Катя была похожа одновременно и на отца, и на мать: смуглая, с агатовыми, таинственно мерцающими, как у Лены, глазами. Я помню, как Довлатов с Леной впервые повели Катю в зоопарк. Они старались обратить ее внимание на льва, слона, медведя, носорога. Катя Довлатова не проявляла никаких эмоций и равнодушно взирала на диковинных животных. Но внезапно лицо ее озарилось, и она закричала счастливым басом: «Воробей! Я вижу воробея!». Когда они пришли домой, Нора Сергеевна спросила, кто в зоопарке ей понравился больше всех. Катя засмущалась и тихо сказала: «Мама».
Однажды Лена пошла в театр на «Преступление и наказание», а Сережа остался с Катей. Вернувшись домой, Лена спросила, как они провели вечер.
— Папа рассказывал страшную сказку, — сказала Катя, — про то, как один студент обидел старушку топором в лоб, а его за это поставили в тюрьму.
