Книга Наркомент - Сергей Донской

Если бы прыти у меня осталось чуточку больше, или, наоборот, ее не хватило бы на стремительную пробежку по лестнице, все могло бы закончиться совершенно иначе. Но в природе отсутствуют сослагательные наклонения. Что есть, то есть, и все случается с нами здесь и сейчас, а то, что было или может произойти, существует лишь в нашем воображении.

В общем, я в хорошем темпе скакал вниз, брезгуя прикасаться к пыльным заплеванным перилам, круто поворачивал на лестничных площадках и снова пересчитывал ногами ступени. В этом доме, построенном сразу после войны, не имелось лифта, зато подъезд был просторным, а лестницы широкими – не чета узким бетонным норам стандартных девятиэтажек, в которых и не развернешься как следует, особенно если, не дай бог, нужно выносить гроб.

Про гроб я подумал в вестибюле, наткнувшись взглядом на его изображение в настенной росписи, выполненной в натуральную величину. В гробу покоился гигантский мужской член с вдумчиво прорисованными деталями, а ядовито-красная надпись гласила, что «ЛАВ ИЗ ДЭД», то есть «Любовь умерла». Слегка потрясенный размахом чьей-то вселенской скорби, я направился к выходу.

Войдя в старомодный тамбур, ограниченный парой двустворчатых дверей, я осторожно приоткрыл ту, которая вела на улицу, и обомлел.

Прямо напротив подъезда стоял явно милицейский «уазик», ласково прозванный в народе «козелком». Из него неспешно выгружались пассажиры: двое представителей рядового или сержантского состава и один тип более впечатляющей наружности – при каске и с «АКМ», неуклюжий, как космонавт, в своем объемистом бронежилете.

– Долбать ту Люсю, – высказался он, благополучно завершив приземление. – Вместе с такой службой, ну ее бы на хрен! Ни пожрать, ни поспать по-человечески.

– Ничего, сейчас отметимся – и на базу, – утешил его не столь тяжело экипированный напарник. – В «обезьяннике» мартышки заждались. Займемся с ними утренними процедурами. – Его звонкий уверенный голос отчетливо звучал в предрассветной мгле.

– Та, что с дойками до пупа, чур, моя! – встрял в разговор третий. – Не люблю тощих.

Судя по беззаботным репликам, это была не группа захвата, а обычный ночной патруль, направленный по адресу моих родителей с внеплановой проверкой. Милиционеры особо не рассчитывали на удачу, просто несли свою службу, которая, как известно, и опасна, и трудна. И мне, злостному нарушителю заповедей УК РФ, никак нельзя было попадаться на их бдительные глаза.

Тихонько прикрыв дверь, я собирался уже припустить вверх по лестнице, добраться до последнего этажа, чтобы отсидеться там, или попытаться уйти через чердак. Но это была совершенно безрассудная затея. Сверху кто-то спускался, а эта ранняя пташка могла оказаться говорливой, как попка: «Вы к Бодровым? А сынок ихний только что мимо меня проскочил, как ошпаренный». Кроме того, я не очень-то верил, что мое восхождение будет настолько бесшумным, что не привлечет внимание трех мушкетеров из патрульной службы.

Все эти мысли лихорадочно пронеслись в моем мозгу за считанные секунды. А в следующее мгновение я юркнул за вторую дверь, распахнутую внутрь тамбура, и притаился там, сдерживая дыхание. Сотни раз я проделывал это в детстве во время игр в прятки и в минуты опасности. Мое любимое убежище было нелегко обнаружить тем, кто не знал о его существовании. Входящий в подъезд открывал одну дверь и шел дальше, не замечая вторую, перекрывающую тесную нишу тамбура. Конечно, с одной стороны, я сам загонял себя в ловушку. С другой – редко кто догадывался заглянуть за эту дверь, потому что она совершенно не бросалась в глаза.

Отгородившись от большого мира деревянным щитом, я с замиранием сердца прислушивался к приближающимся голосам и шагам. Хрусть, хрусть, хрусть – отзывался подмерзший снег под шестью парами подошв, точно гигантская многоножка спешила к подъезду. Тумп, тумп, тумп – вторили близкие шаги на лестнице. Левой рукой я на всякий случай придерживал ручку спасительной двери. В правой сжимал «зауэр». Неужели я приготовился в случае чего открыть стрельбу по милиционерам? Этого я не знал. Управляли мною не мысли, а сплошные животные инстинкты: затаиться, переждать опасность, потом убраться подальше.

– … а ты идешь последним, страхуешь. – Приглушенный милицейский голос ворвался в подъезд вместе с потоком холодного воздуха.

– Страхеришь! – поддакнул второй голос, принадлежавший, кажется, ценителю больших сисек.

Я сцепил зубы так сильно, что ощутил на деснах вкус крови. Невидимый патруль тащился мимо моего убежища невыносимо долго. Последний топал громче всех, к тому же вдобавок чем-то грюкал и бряцал – я опознал в нем раздраженного хроническим недосыпанием автоматчика.

– Стой там, Жуков! – наиболее сержантский из всех трех голосов заставил автоматчика застыть в двух шагах от меня. – Гражданина до смерти напугаешь. А к гражданину есть вопросы.

– Я на работу спешу, – обеспокоился жилец, перехваченный на лестнице. – Какие могут быть ко мне вопросы?

Если я не ошибался, этот басовитый голос принадлежал обитателю шестого этажа, сивому, пузатому мерину.

– Из какой квартиры? Документы!

– Да я здешний, молодые люди. Квартира двадцать четыре… Можете убедиться!

– Бодровых знаете? – вмешался голос помоложе. – Сына их, случаем, не встречали?

– Как же не встречал? Встречал. Видный такой парень, высокий. А взгляд совершенно бандитский, недобрый взгляд.

– Давно?

– Года два назад. Он же от родителей съехал, редко их навещает.

– Трепать ту Люсю, – мрачно высказался автоматчик и неожиданно потянул дверь на себя. Видать, решил от нечего делать проявить повышенную бдительность и боеготовность.

А за этой самой дверью стоял я. И машинально удерживал ее за ручку, сопротивляясь возрастающему желанию автоматчика полюбопытствовать, что же за ней находится.