за подписью председателя Комитета по этому поводу спущена.
— Понятно! — я согласно кивнул, — Вот только я-то здесь причем? Уж вы меня извините, Григорий Кузьмич, но интерес ваш мне непонятен. Я имею в виду ваш вопрос относительно фамилий этих ваших товарищей. Если они по ведомству Филиппа Денисовича Бобкова числятся, то каким боком я к ним касательство иметь могу? — теперь уже я сам терзал пытливым взглядом генерала Кузьмича. Я, который всего-то и есть лейтенант районной милиции.
С указанием не просто фамилии, но еще имени и отчества шефа Пятого Управления КГБ СССР генерал-полковника Бобкова, я подставился вполне умышленно. Надо было как-то раскачать моего ушлого и, чего уж там, по-настоящему высокопрофессионального собеседника. Мне не из простого любопытства хотелось знать, чем было продиктовано озвучивание фамилий зачищенных мною гэбэшников. Это знание мне было жизненно необходимо.
— Ты, парень, откуда знаешь, что Бобков Пятым Управлением руководит? И откуда знаешь, что он Филипп Денисович? — живо встрепенулся Дубровин, — Ты же всего-навсего милицейский лейтенант и самый простой райотдельский следак?! Да еще, хер знает, из какой периферии! Никак не должен ты этого знать! — ожидаемо взбодрился чекист, — Я так думаю, что даже далеко не всякий опер Комитета из вашего областного управления знает, кто есть такой Бобков! И уж, тем более, чем этот Бобков занимается! — настороженная подозрительность так и пёрла из бывшего соратника Паны. Это хорошо. — Говори, откуда у тебя информация о Бобкове? — разволновался чекист.
— Всё дело в том, товарищ генерал, что человек я интеллигентный! — нахально заявил я, осторожно повышая градус интриги, — И потому, мне, как всякому интеллигентному человеку, до всего есть дело! — с достоинством закончил я, очень при этом надеясь, что Кузьмич не воспримет мой ответ, как совсем уж откровенное издевательство. — Ей богу, товарищ генерал, именно отсюда и происходят все мои знания! — с наглым простодушием уставился я на хмурого лубянца, — Вы бы мне лучше пояснили, Григорий Кузьмич, каким боком эти два опера из вашей конторы до меня касаются? Я знать хочу!
Дубровин шагнул ко мне и, встав вплотную, начал что-то высматривать в моих глазах. Молча и долго. Минуты три он пытался что-нибудь выковырять из моих зрачков. То, что хоть как-то позволит ему понять содержимое, так пока и не вскрытого им сознания милицейского лейтенанта. Было заметно, что он злится от того, что до сих пор не смог меня размотать.
— Я бы и сам хотел это знать! — наконец прекратил безмолвное изучение моей честной физиономии генерал. — По сегодняшней утренней сводке прошло, что пропали два территориала из числа оперсостава из Пятой службы. И оба они из вашего областного управления. Чтоб ты знал, это ЧП союзного значения! И пропали как раз те самые Зубков, и Григорьев. Которые осуществляли оперативное сопровождение выезда Лишневских. Среди прочих. Такое вот случилось вдруг совпадение, лейтенант! — поняв бесперспективность игры со мной в гляделки, Дубровин опять отвернулся от меня, — А я давно уже в такие совпадения не верю! Жизнь меня отучила в такие совпадения верить! Начисто отучила! — тихо проговорил он в сторону.
А он неплохой аналитик! И рутину скучных ежедневных сводок через себя просеивать не гнушается. А ведь там не одна страница убористого текста, Союз-то, он ведь большой! Нечастое это явление среди солидных и заслуженных генералов. Особенно среди тех, кто не первой молодости. И тем более, что внутренние проблемы страны с задачами ПГУ мало соотносятся. Однако и то уже хорошо, что моих жмуров пока еще не обнаружили. Иначе бы этот разговор происходил совсем в другой тональности. Впрочем, всё еще впереди. Потому как Дубровин уже зацепился своим сознанием за пропавших комитетчиков и домыслил их возможную связь через Лишневских со мной. А это означает, что после обнаружения трупов, два плюс два он как-нибудь, да сложит. И тогда разговор у нас будет уже более предметным. И для меня очень неприятным. Однако, при всём при этом, доказать мою причастность к санации голубых петлиц никто не сможет. В этом я был уверен. Не привяжет меня к остывшим капитану со старлеем ни сам Дубровин, ни кто-либо другой. Но отчетливое понимание того, чьи уши торчат из тех кустов, в которых найдут холодных гэбэшников, у Кузьмича будет. Определённое и ясное. Как белый день в солнечную погоду.
— Я хочу, чтобы ты уяснил, что я всё равно докопаюсь и пойму, в чем подвох с пропажей этих оперов! Уж ты меня извини, но мне моя судьба не безразлична! Да и Пана через три месяца в Союз вернётся, — исподлобья взглянул на меня мой подельник по контрабанде, — Ты подумай, лейтенант, оно тебе надо, чтобы я лишние движения по этому поводу делал? Они, эти движения, незамеченными, сам понимаешь, не останутся! — генерал Кузьмич смотрел на меня умными глазами, очевидно пытаясь понять, доходят ли до моего сознания его аргументы.
Его аргументы до моего разума доходили. И доходили очень хорошо. Потому что надуманными они ни разу не были. Всё верно он говорит. Понятно, что старый чекист давным-давно утратил сентиментальность и летящие щепки от непрерывной рубки леса, то бишь совграждан, в том числе и комитетчиков, его не смущают. То, что старому чекисту похер судьба неизвестных ему Зубкова и Григорьева, я не сомневался. Как не сомневался и в том, что, уже сейчас почуяв неладное, генерал обязательно размотает мои поездные криминальные кружева. Распутает он их не из любви к искусству или к своей казённой службе. А исходя из своих шкурных интересов. Исключительно из соображений своей личной безопасности и благополучия своего семейства. И да, он прав, ведь не сам же он будет ноги бить, выясняя все обстоятельства пропажи своих младших провинциальных коллег. Не генеральское это дело. А раз не сам, то и утечек информации при проведении разборок избежать никак не получится. Ни по горизонтали, ни по вертикали. Даже, если это будет делаться неофициально и на личных связях. Н-да…
— Ну? — с нотками просительной усталости склонил голову вбок Дубровин, — Есть у тебя, что мне сказать? Ты же вроде не дурак, значит, должен понимать, что теперь нам лучше друг друга беречь! Или дурак? И не понимаешь?
— Понимаю! — кивнул я головой, размышляя при этом о своём, о грустном.
О том, что самым лучшим выходом для этого прожженного гэбэшника, после того, как я поведаю ему о своих железнодорожных приключениях, будет моя внезапная смерть. Которая оборвёт все нити и связи от меня. И от всего моего криминального наследия. От меня к нему. Начиная от уже упомянутой контрабанды советского злата на еврейские берега и
