Да, уверен, что с вашей дражайшей супругой всё в порядке. К тому же надеяться, кроме как на меня и моё слово, больше не на что. Аптекарь, кхм.
— Залман. Господин Залман, — добавил Гвилум и вздохнул, продолжая тереть блюдце.
— Да, спасибо. Аптекаря следует простить, он сейчас душой не в этом мире, а на своей далёкой и страшной, к тому же так бездарно проигранной войне. Как же там было сложно с медицинским обеспечением… Ему не суждено пережить всё это — Залман из тех, кто так и не смог вернуться с войны. И ночами, такими долгими и лунными, к нему приходят тени прошлого.
— Да ещё это больное его пристрастие к дурману, — добавил Гвилум. — «Laudatum opium» не такие уж безопасные капельки, знаете ли, как некоторые думают. Ох, что за времечко настало…
Пётр вообще не мог понять разговора.
— Так что вам остаётся полностью довериться мне, моему слову, а оно, знаете ли, весит дороже золота, — сказал господин. — Всё же… что стоять, присаживайтесь и разделите со мной трапезу. В том славном доме, куда мы поедем, наверянка готовят ужин, но я издревле привык бывать на приёмах, не испытывая чувства голода.
Гвилум двигался шатко — казалось, он вот-вот упадёт от усталости, но, стараясь показать проворство и исполнительность, спешно подавал на стол тарелки с закусками. Пётр дождался, когда присядет господин, и затем опустился на стул, угоднически кланяясь. И только положил шапку на колени, как услышал странные звуки — будто кто-то спускается на костылях по лестнице, притом костылей этих несколько пар! К удивлению, такие звуки издавал мальчик-половой. Он семенил вниз стремительно, а затем ловко кувыркнулся через голову и, встав на ноги и распрямившись, замер в почтительной позе перед столом, держа перед собой руку с белым рушником:
— Остался один вопрос — он имеет отношение к вашим саням, — сказал господин Петру, даже и не глядя на мальчика. — Да, прекрасные узоры, милые, светлые… Но они нам, как бы это вернее сказать… не очень подходят, — и наполнил рюмки. — Угощайтесь!
Выпив, герцог заправил за ворот салфетку и стал резать на мелкие кусочки холодную телятину. Пётр не сводил глаз с его блестящего изумрудом перстня:
— Если нет возражений, то Гвидо, — господин чуть кивнул в сторону полового, — немного над ними поработает. Самую малость, скажем так, усовершенствует.
Пётр не понимал значения этих слов, но кивал.
— Он придаст им свойства, так нужные нам в эту ночь, и в последующем времени. Наша повозка станет самой замечательной по эстетике и проходимости. А вы закусывайте, ешьте, голубчик, что же.
Мальчик, низко поклонившись, проворно убежал на улицу. Послышалось ржание — Уголька что-то испугало, Пётр поспешно и суетно привстал на согнутых в коленях ногах, уронив шапку на пол. Гвилум, который всё подносил новые закуски, положил ему тяжёлую, похожую на крыло руку на плечо:
— Не стоит так волноваться, всё в порядке! Извольте кушать, а то времени не так и много. Вот хорошо, вот так, умница! — он понял, что крестьянин не умеет пользоваться вилкой, и потому сам взял столовый предмет, наколол кусочек маринованного ананаса и поднёс ко рту гостя. — Сладенько! Это такой чудный заморский фрукт!
— Мне пора сменить платье. Гвилум, всё ли готово? — герцог утёр уголок рта и поднялся.
— Конечно, всё готово, господин!
— Что же… ты ведь тоже поедешь со мной, мой верный Вестовой Хаоса?
— Не могу утаить, что сильно устал, — трактирщик поклонился. — Сегодня весь день провёл в городке, нужно было обсудить так много вопросов с местным народцем. Знаете ли, прекрасные, добрые, отзывчивые люди собрались! Со всеми, кто обещал быть на званом ужине, я встретился, милорд. Только я не знаю, успеют ли они теперь попасть туда, или дела суетные отвлекут их… Что же касается моей скромной персоны… находясь рядом с вами, я готов бесконечно черпать новые силы. Если вам только угодно, я с радостью отправлюсь с вами, и буду служить.
— Вот и замечательно, Гвилум, собирайся.
— Непременно, господин.
— Просим извинить, но мы ненадолго отлучимся, — герцог застучал каблуками в сторону лестницы, трактирщик последовал за ним. — Подождите здесь, не выходите без нас.
— Да, не стоит торопить события, это часто завершается печально, — добавил Гвилум.
Пётр сначала долго сидел, не зная, куда деть руки. На столе осталось так много разных блюд, которых он никогда в жизни не видел, но даже не тянуло притронуться. Он чуть повёл носом, и показалось, что от еды тянет смрадом, да и сами стены напоминали большой склеп. Ужас накрывал его плавными, стремительными волнами, и, если бы не последние настораживающие слова этого чёрного услужника господина, то Пётр рванул бы к дверям и, не оглядываясь, умчался бы к себе…
И тут вновь послышалось тревожное ржание Уголька, и Алатырев тихонько встал, медленно подошёл к окну. Отогрев ладонью кругляшок на стекле, посмотрел на улицу, и тут же отпрянул назад.
Уголёк стоял головой к перекрёстку, и над перевёрнутыми на бок санями орудовал… огромный паук! Он быстро перебирал множеством хрустящих, покрытых рыжевато-чёрным ворсом лапок, блуждал усиками по полозьям, стучал, подбивал, и от этого мельтешения в глазах зарябило. Едва сумев удержать рвоту, Пётр отпрянул. А когда нашёл в себе силы посмотреть вновь, то паука уже не было. Как и расписных крестьянских выездных саней Петра, доставшихся в наследство от деда.
Вместо них стояла вытянутая, похожая на лакированный гроб повозка, и она блестела, как чёрный изумруд, в холодных лучах ночного светила. Сзади неё располагался причудливый круг с винтом — Пётр не мог понять, зачем он нужен. Взглянув на Уголька, впервые будто и не узнал его — таким большим, мускулистым, и при этом холодным и злым выглядел конь на фоне бледной сферы луны.
— Что ж, мы готовы в путь! — Алатырев, услышав шаги по лестнице, распрямился и отпрянул от окна. Господин стоял в нарядном чёрно-бордовом одеянии, с белым жабо и в шляпе с пером. Также изысканно, но намного скромнее, и в одних только чёрных тонах был одет и его вороноподобный спутник.
— Вам, сударь, очень понравится управлять этой замечательной повозкой, — сказал Гвилум. Пётр боялся смотреть на него. — Так понравится, что вы обязательно согласитесь быть её возницей хоть на веки вечные!
* * *
Когда
