плотно зашторенным. И он принялся стучать — сначала деликатно, осторожно, но потом всё сильнее. Никто не отзывался, и крестьянин громыхал уже, не стесняясь, нанося удары кулаком в дверь, поминутно дёргая готовую оторваться ручку и выкрикивая призывы открыть. Глухие стоны двери отдавались отчаянной болью в груди.
Что же, так никто и не отзовётся, но почему же? И как теперь быть?
Хотелось уже заорать от бессилия. Там, в родном доме, уже, наверное, едва дышала Ульяна… А, может быть, остекленели усталые глаза её, и Есюшенька заглядывает в них со страхом, по детской наивности не понимая, что случилось… Не то, что золотую монету — всё хозяйство своё Пётр сейчас готов был пустить по миру, только бы ему открыли, дали какое-никакое снадобье, помогли…
А Залман слышал эти удары:
— Как хорошо палят! Вот только наши, нет? — прислушивался он, сидя ошалело на полу. Закрывая глаза, он видел в плывущей, растягивающейся картине движение бесконечных войск. Нет, всё же это они — проклятые турки. Но русская артиллерия заняла выгодную позицию, встречая неприятеля залпами.
— Нет, наши! — повторял аптекарь.
Он подошёл к окну и чуть приоткрыл занавеску, стараясь, чтобы его не заметили враги. Турки облепили, словно мухи, все окрестные высоты, и тоже уверенно подтягивали артиллерию. Ружейный огонь с их стороны был так силён, что не было ни одного уголка в позиции русских войск, где можно было укрыться. Залман отпрянул назад:
— Сейчас нет времени, господин бригадный хирург! — он обернулся, и увидел обер-офицера Корфа, который едва стоял, покачиваясь и держась за прилавок, отделявший приёмную комнату от рецептурной. Его нос был сбит в сторону и кровоточил. Приглядевшись, Залман увидел в потёмках, что вся рецептурная почему-то занята койками, и бегают врачи — измазанные кровью и пятнами гипса.
Аптекарь, шатаясь, двинулся в их сторону, прошёлся между рядов и понял, что помогать некому. Все, как один, мертвы! Солдаты застыли с красной пеной на губах и удивлёнными выражениями на лицах:
— Некого спасать, ваше благородие! — Залман распрямился и, посмотрев на обер-офицера, отшатнулся — у того теперь была вырезана челюсть, но, не чувствуя боли, тот как-то мог и продолжал говорить:
— Турки вошли в город!
Залман прошёл насквозь фигуру Корфа, и помутневший разум отчаянно пытался пробить пелену, справиться с наваждением: не может такого быть, ведь Корф погиб тогда, во время штурма. И он, Залман, тогда не смог его спасти. И челюсть да — вырезали…
Вновь чуть приподняв штору, он увидел горящие сады у моря:
— Как прекрасно же всё-таки они горят! Празднично! Жаль лишь, что праздник совсем не наш, как и победа, — сказал обер-офицер, встав рядом и сжав ладони за спиной.
Аптекарь наблюдал сквозь щель возбуждёнными, с ярко-красными, пульсирующими жилками глазами, как какой-то человек в зимней шубе разворачивает сани. Или нет, пушку?
— Мерзкий турецкий лазутчик, предатель! — сказал Корф. — Нужно устранить его, пока он не успел ничего передать врагу!
— Мой револьвер! — прокряхтел аптекарь. — Это не составит труда!..
* * *
Пётр, устав биться впустую, осел, прижавшись спиной к двери. Ему на миг показалось, что в аптеке всё же есть какое-то движение, да и эта плотная занавеска колыхалась несколько раз… но почему-же никто так и не открыл?
Кулаки ныли, и крестьянин от бессилия сжал их. Куда теперь идти? Он слышал о том, что в городе недавно умер единственный врач, и ему на смену должны были прислать другого. Но у кого узнать?
Уголёк всё больше беспокоился, словно подавал сигналы о надвигающейся опасности. Откуда та могла исходить? Пётр поднялся и развернул сани. Конь сразу же пошёл, он едва успел запрыгнуть на ходу, и они помчались в обратном направлении.
— Мне тоже это всё шибко не нравится, парень! — сказал Пётр, по привычке общаясь с конём. Он всегда был уверен, что тот прекрасно понимает его, просто не может ответить. — Поехали, нечего нам делать в этом аду кромешном…
Пётр вновь пронёсся мимо людской толчеи. Кто-то попытался запрыгнуть к нему на ходу, но крестьянин хлестнул по рукам:
— Вот тебе, ишь, чего удумал, зараза!
Алатырев чуть сбавил ход только после того, как беснующийся в потёмках Лихоозёрск остался позади. В размышлениях, к какой из сельских старух-знахарок лучше обратиться, доехал до перекрёстка. Зимние сумерки окутали бескрайнюю округу, чуть поблёскивала в низине речка, и хотя было тихо, безветренно, холодок забрался под шубу и прошёлся мурашками по спине. Пётр ёжился, глядя на трактир. Как такое могло быть — в заведении вновь, как и прошлой ночью, горел свет! Только теперь рядом не было ни одной подводы, и следов от саней — тоже.
Сам не понимая почему, он свернул и решил зайти.
Дверь скрипнула, и он вновь стоял в натопленном просторном зале. Горели бледные толстые свечи, и раздавался протяжный гул — должно быть, из трубы.
— А, это вы, милостивый господин извозчик! — сказал чёрный трактирщик. Он вновь стоял за стойкой и протирал блестящее блюдце, только выглядел осунувшимся, уставшим. — Всегда рады! Но только великий герцог сказал, что ждёт вас завтра, на третью ночь. Я буду рад вас угостить, но…
— Нет-нет, Гвилум, всё в порядке, можешь не волноваться! — послышался низкий голос, а затем и мерные шаги по лестнице.
«Гвилум — что за имя такое странное? Иностранцы они всё-таки», — подумал Пётр, сжимая шапку и переминаясь с ноги на ногу в дверях.
— Это очень даже хорошо, что вы заехали на наш огонёк, и как раз вовремя! — продолжал говорить человек в богатом иноземном одеянии. — У меня есть к вам просьба, но прежде — не желаете ли отужинать со мной?
— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство, — Пётр поклонился и не знал, правильно ли он обратился. — Да не могу задержаться — жена у меня…
— Больна? Что же, не стоит так за неё беспокоиться. Уверяю, ей прямо сейчас стало лучше.
— Но откуда вам знать…
— И она станет совсем здорова после того, как вы вернётесь домой. Если, конечно…
«Если, конечно, вернусь!» — прозвучало в голове крестьянина, и он сделал шаг назад.
— Если великодушно согласитесь задержаться на сегодняшний вечер с нами. Вернее, послужить нам возницей. У вас ведь такой замечательный конь! Да и мне хотелось бы проехаться, подышать ночным чудесным воздухом, ведь меня изволили пригласить в лучший дом города.
— А вы уверены…
—
