внутри.
– Мне очень жаль… – начала было Лидия, но граф снова покачал головой.
– Тут уж ничего не поделаешь, – ответил он. – От лица моего слуги приношу вам извинения за нанесённый удар – будь Ито в своём уме, он ни за что не посмел бы поднять на вас руку. Он ведь вырос в моём доме, – добавил Мизуками. – Ито – сын одного из самураев моего отца. Спасибо, что пришли и попытались помочь.
Карлебах дожидался их в гостиной – единственной комнате в этом маленьком домике, обставленной на европейский манер, с диванами и креслами. Старик отрешённо смотрел в окно на освещённые ярким зимним солнцем пекинские улицы.
Мизуками снова обратился к слуге, и Эшер, уловив слова «дзинрикиша га нидай» — «две рикши», – тут же вмешался:
– С вашего позволения, граф, мы с профессором предпочли бы вернуться в гостиницу пешком.
Лидия – конечно же, стащившая очки перед тем, как выйти из комнаты Ито, – оглянулась, вопросительно открыв рот, но, перехватив взгляд мужа, передумала и лишь спокойно уточнила:
– В таком случае встретимся за обедом?
Мизуками проводил Лидию до крыльца, где дожидалась его личная повозка, подал руку, помогая забраться, и протянул тщательно упакованный свёрток с кусочками окровавленной марли. Когда рикша бодро уволок повозку по аккуратной улочке японского посольского комплекса, похожего на казармы, граф сопроводил Эшера и Карлебаха к задним воротам, выходившим на улицу Лагрене, и попрощался, ещё раз поклонившись.
Как только он ушёл, Эшер подцепил Карлебаха под локоть и тихо поинтересовался:
– С Матьяшем случилось то же самое, да?
Впрочем, в глубине души он уже знал, каким будет ответ.
Карлебах тяжело вздохнул.
– Матьяш… – прошептал он, и в этом тихом шёпоте слышались отголоски плача царя Давида: «Сын мой, Авессалом, сын мой, сын мой… о, кто дал бы мне умереть вместо тебя…»
За высокой задней стеной французских казарм раздалась переливчатая трель свистков, возвещающих об утреннем построении, а следом – отрывистые крики офицеров. На противоположной стороне дороги ослепительно сияли на солнце выкрашенные в белый кирпичные стены таможенного двора. Эшеру подумалось о молодом человеке в одной белой набедренной повязке, которого они оставили лежать в самом тёмном углу – тот ведь так и не очнётся от своего мертвенного сна до самого заката…
А когда солнце всё-таки скроется, вспомнит ли Ито – спасший тогда, в горах, жизнь и Карлебаху, и самому Джеймсу, – собственное имя, лица близких, родные острова?..
«Тут уж ничего не поделаешь», – сказал Мизуками.
Некоторое время они с Карлебахом шагали молча.
– Он приходил на мои лекции о фольклоре, – наконец проговорил профессор таким тоном, словно беседа длилась уже не первый час, – потому что хотел, как он сам говорил, «узнать получше народ», чтобы «освободить его». Как будто представительство на политической арене для простых людей ценнее, чем защита от разорительных налогов или от призыва их сыновей в армию… Матьяш Урей… Он, видишь ли, учился на юридическом факультете и был из той породы оголтелых революционеров, которые дерут глотки в политических клубах, требуя независимости для Венгрии, и безмерно гордятся толщиной досье, собранного на них полицией.
– Вы сказали мне, что он участвовал в венгерском освободительном движении, – отметил Эшер. – Я всё гадал, каким образом он попал к вам.
– Так и попал, – старик бессильно опустил голову, как будто под весом тяжкой ноши. – С тех пор, как мне стало известно о существовании вампиров, я начал искать упоминания об их деяниях повсюду: в газетах, отчётах, рассказах путешественников. Сначала о вампирах, а затем и об Иных. Я подрядил Матьяша собирать слухи от моряков, солдат и работяг из речных доков, у тех, с кем не мог поговорить сам – тех, кто начал бы обзывать меня «жидом», сбил бы с головы шляпу и гонял её по земле ногами ради потехи. Матьяш, в свою очередь, хотел узнать, что я ищу. И почему я расспрашиваю о тех или иных вещах.
– Вы рассказали ему?
– Нет, но этот дурноголовый юнец… – тёмные глаза профессора сверкнули от нахлынувших воспоминаний. – Он отправился в архивы старейших городских газет и просматривал их так же, как теперь – твоя красавица Лидия. А потом, уловив определённые закономерности в исчезновениях людей, в слухах о том, что кто-то видел или слышал, он пошёл ещё дальше. Он начал искать старые листовки, древние указы и письма от крупнейших и старейших банковских контор по всей империи, где описывались всякие странные случаи, связанные с куплей, продажей и залогом. И вот уже тогда он пришёл ко мне и начал расспрашивать о вампирах и об этих их убогих родичах, которых зовут Иными. Он сказал, что я старый – это я-то! – Карлебах фыркнул. – И что меня должен кто-то защищать, раз уж я решил влезть в делишки тех, кто охотится во тьме. В общем, в широкой и потной груди бузотёра обнаружилось сердце рыцаря древних времён.
Старик прикрыл глаза, словно снова увидев перед собой этого «рыцарственного бузотёра» в студенческой кепи, с трёхдневной щетиной – и на его ресницах, отражая свет холодного солнца, заблестели давно сдерживаемые слёзы.
– Я говорил ему – я повторял снова и снова, – чтобы он не забивал себе голову Иными. Что именно вампиры – наши первоочередные враги. А Иные – практически… практически животные, такие же, как их соратники-крысы. Тогда Матьяш спросил – «Откуда вы всё это знаете?» И, услышав, что много лет назад один из вампиров лично рассказал мне об этом, тут же вспылил, мол, не вы ли сами говорили, что они всегда лгут? А Матьяш больше всего желал докопаться до истины – его тяга к знаниям была неутолима.
За разговором они свернули на улицу Марко Поло, встретив по пути двух французских офицеров, одетых в синие мундиры с золотыми аксельбантами и красные штаны – предмет вечной гордости французской армии. С противоположной стороны улицы доносился голос старика Мяня, монотонно восклицавшего: «Пао чи! Пао чи! Лучшие газеты пао чи!»
– Значит, в одну из ночей он отправился под мосты? – Эшеру представился тёмный силуэт, отражающийся в ночной реке, отблеск света прикрытого фонаря и вонь Иных, перебивающая смрад рыбы и сточных вод.
Лидия бы точно отправилась взглянуть на них собственными глазами. Да и сам Джеймс – тоже.
– На следующее утро он пришёл ко мне, – продолжил Карлебах тихо, – искусанный, исцарапанный, но изрядно порезавший их матросским ножом, который всегда носил с собой. А его одежда была пропитана кровью – и их кровью, и его собственной. Вампир Сегеди – хозяин Праги – как-то сказал мне, что обращение у этих существ происходит так же, как у вампиров – путём обмена кровью. Матьяш, конечно, отшучивался, как отшучивался всегда, но я видел, что он напуган. Он знал, что произойдёт после того, как
