дыхание лишь добавили ситуации правдоподобности. Блек поворчал для проформы, но к счастью не встал в позу. Хотя мог. Вечер в Плазе то еще испытание и без напарника тяжело дается.
Аня и сама чувствовала себя виноватой, но остаться тоже не могла. Где-то рядом расхаживал злющий Вайлд, которому, кажется, двинули по роже. Хотя точно утверждать она не бралась. Все произошло слишком быстро. И Марата со счетов списывать тоже рано. Кто знает, какая собака его укусила, и почему взрослого состоявшегося и стопроцентно гетеросексуального мужчину потянуло на мальчиков? На этот вопрос она даже себе ответить не могла.
Запах метро привычно успокаивал. Здесь можно было не опасаться погони, потому что в такой толчее она попросту невозможна. Хотя кто ее будет преследовать? Видимо после прошлогоднего инцидента легкая параноидальность присутствовала. Иначе как объяснить нервное оглядывание и легкое беспокойство пальцев, которые никак не могли найти себе места. Чувство, что за ней следят, не отпускало до самого дома.
Замешкавшись немного в дверях с постоянно заедающим замком (надо сменить со следующей получки), она не сразу заметила тень, проскользнувшую внутрь. Легкий вскрик, щелкнувший выключатель и вот перед ней замер мужчина. Знакомые черты лица, напряженные мускулы, перекатывающиеся по одеждой и глаза, которые невозможно забыть и спутать. Стеклянные, безжизненные, пустые. Правда сейчас в их глубине вспыхнула искра.
Замешательство длилось всего мгновение, но его хватило, чтобы мужчина подошел ближе, поднял руки и резко заключил в объятия, такие крепкие и надежные, что захотелось расплакаться. Что, собственно говоря, она и сделала. Гормоны, мать их, наверное шалят.
— Дан, — пробубнила сквозь водопад слез и соплей.
— Все хорошо, малышка, — он погладил ее по головке, как в те времена, когда она после аварии лежала в шикарной палате и ничего не понимала, не хотела ничего понимать. — Все будет хорошо.
Так хотелось верить в эти простые и не замысловатые слова. Но она знала — в жизни не все так радужно, как в детских, розовых мечтах. И одних слов недостаточно. Поэтому просто стояла и плакала в его крепких и таких надежных объятиях. Позволить себе маленькую слабость. Разве она так много просит?
Глава 22
У Марата не было слов. Вот прямо совсем. Сказать что он оху***л — это ничего не сказать. Руки немного подрагивали, словно до сих пор сжимали маленькое тельце в своих объятиях. А как сладко было с ней… с ним, мать его, целоваться. Понимание того, что он целовал не милую девушку, а худосочного парня, все еще не приходило. Да как так-то? Да не может такого быть? Марат Басманов никогда не переходил на ту сторону и никогда этого не планировал. Это все просто игра его расшатавшегося воображения не иначе!
Он стоял в своем номере, вспоминал слова Дикого и дико бесился. Американец нашел его в тот вечер и потребовал ответ: какого хрена он вообще вмешался, спутал ему все карты и не дал завалить парня в постель. Конченный извращенец! Даже говорить о подобном не стеснялся. А вот Марата перетряхивало от одной только мысли об этом. Вспоминал, как увидел их тогда в номере на постеле и просто вызверился. Только один вопрос: почему? И еще второй, вдогонку: какого черта?
Какого черта он полез целоваться к парню, который до этого целовался с другим мужиком? Какого черта его занесло в этот странный любовный треугольник? И какого черта он не может перестать об этом думать? Мысли о горячих поцелуях в темной подсобке делали стояк просто каменным. Он расхаживал из угла в угол в своем роскошном номере люкс и никак не мог привести себя в порядок.
Это что же он теперь получается голубой? Или все же один раз не пидорас? Ситуация была до нельзя смешная. И он бы посмеялся. Ей богу. Если бы она случилась с кем-нибудь другим. Но не с Маратом Басмановым, который всю жизнь считал себя нормальным мужиком. Как это говорится — натуралом! Но сегодня его натуральность похоже ему изменила.
В голове грохочущим набатом звучали слова Дикого:
— Слушай, Басманов, я хочу, чтобы мы договорились раз и навсегда и не путали личное и работу. Я понимаю, что паренек тебе понравился, но я первый положил на него глаз и упускать не собираюсь, — в этом месте у Марата возникло непреодолимое желание съездить еще разок по наглой мужской физиономии, но он как-то сдержался. Чудом не иначе. — Я готов простить тебе вспыльчивое поведение. Готов. Один раз. Мы все здесь взрослые люди и думаю договоримся. Я заключаю контракт с твоей фирмой на выгодных для вас условиях, ты отстаёшь от мальчика и больше не вмешиваешься. Твое геройство здесь ни к чему. Поверь, Кимми был совсем не против. Если бы ты не помешал, я трахнул бы его уже тогда.
Как Марат сдержался во второй раз оставалось загадкой даже для него самого. После слов Вайлда организм словно впал в ступор. После слов: поверь, Кимми был совсем не против — казалось Земля начала вращаться в противоположную сторону. И верить в это не хотелось. И еще неизвестно что бесило больше: желание придушить Вайлда или трахнуть мальчишку. Докатились, бля!
Мужчина без сил опустился на диван. Картинно обхватил голову руками. Перед глазами в режиме старой заезженной киноленты мелькали картинки. Все они были разными, но вызывали совершенно одинаковые эмоции.
Вот он видит, как американец подхватывает в коридоре знакомую фигурку мальчишки. Внутри вспыхивает раздражение. Утаскивает в свободный по всей вероятности номер. На смену приходит ярость. Вот за распахнутой дверью на огромной кровати кувыркаются двое, жарко целуются и вообще выглядят как парочка любовников. У паренька расстегнут ворот рубашки, у Дикого штаны. Снова ярость, злость, агрессия и красный туман перед глазами.
И вот спрашивается — зачем он вообще туда пошел? Что ему там понадобилось? Кто ему эти люди? То-то и оно что никто. И делать ему там было нечего. И бить рожу американцу тоже. А уж тем более творить ту дичь в подсобке.
Мужчина распрямился на диване, принимая единственно верное решение. Он больше не будет вмешиваться в дела, которые его не касаются. Заключит выгодный договор и уедет обратно. Здесь ему задерживаться нет смысла да и желания.
Но прояснение ситуации не принесло покоя в душу. Четкое ощущение какого-то пизд***ца не отступало. Да еще Дан куда-то запропастился. И он бы уже начал наверное волноваться. Все-таки чужая страна, чужие нравы и совершенная неприспособленность к мирной жизни своего товарища — были убойным, даже можно
