ловили убежавшего, лейтенант внимательно рассматривал документы Дубовика — так называемую «карточку иностранца». Убедившись, что все в порядке, он пристально посмотрел в глаза Никиты и медленно разжал пальцы. Выпорхнувшее из них удостоверение плавно опустилось на асфальт.
Дубовик покачал головой, словно сожалея о неловкости полицейского, затем осторожно присел на корточки, подобрал удостоверение и аккуратно засунул в карман. Убедившись, что он вполне адекватно реагирует на происходящее, полицейский поинтересовался, нет ли у него претензий к джентльмену в белом костюме?
— Нет, — отвечал Никита.
— Нет, — ответил на такой же вопрос и «мачо».
Тогда лейтенант сделал жест, означавший «вы свободны», а сам занялся пойманным с ножом мафиози, которого двое полицейских уже запихивали в машину.
Дубовик бегом выскочил на оживленную улицу, остановил такси и, радуясь тому, что так легко отделался, поехал домой.
— Ты хоть знаешь, что у нас произошло? — спросил его доцент, нехотя отрываясь от телевизора.
— Где «у нас»? — ухмыльнулся так и не протрезвевший Никита. — В Колумбии? Военный переворот, что ли?
— У нас в Союзе, дубина! Брежнев умер!
— Не может быть!
Вот так и получилось, что Дубовик самым последним изо всех своих бывших одноклассников узнал о событии, занимавшем все мировые средства массовой информации:
«После тяжелой и продолжительной болезни оборвалась жизнь выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства, Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза…»
Глава 9
«В КАКОМ ОБЩЕСТВЕ МЫ ЖИВЕМ?»
(Отрывок из историко-философского трактата Дениса Князева «Бюрократия и социализм»)
«…Когда историю переписывают и извращают с каждой новой сменой высшего руководства, при этом тщательно оберегая все исторические источники в спецхранах — что это, как не лишение общества его исторической памяти, а с ней и исторического самосознания?
Долгий и старательный демагогический обман имеет одно коварное свойство — в него начинают верить сами демагоги. Пора наконец смело взглянуть на то, что мы сейчас имеем, не боясь ужаснуться.
Самое поразительное состоит в нерешенности главного вопроса: что такое „общенародная собственность на средства производства“? Классики марксизма-ленинизма не дали здесь четких ответов, хотя данное понятие лежит в основе их собственной теории, — и это весьма странно! Мы лишь знаем, что это собственность не государственная, не кооперативная, не акционерная, не частная. Но тогда какая же? И как общество может распоряжаться своей собственностью?
На данный момент реальность такова, что „общенародной собственностью“ эксплуататорски распоряжается самодовлеющий класс партийно-хозяйственной бюрократии, составляющий костяк современного Советского государства.
Сущность бюрократии довольно проста — это прямой антипод демократии. Если при демократии власть осуществляется посредством выборного органа, который подотчетен обществу, то бюрократия работает сама на себя, заставляя делать то же самое и все общество. Хорошо известно, что бюрократия — это жестко централизованная структура, в которой существует полная зависимость низших от высших и где все многообразие человеческой деятельности сводится к одному-единственному качеству — занимать определенную ступень в данной иерархии. Отсюда вытекает пренебрежение к талантам и совершенная ненужность плагиата! Поскольку значимость любых творений определяется иерархическим рангом их автора, постольку ему нет необходимости грабить талантливых авторов — от признания „выдающихся заслуг“ все равно никуда не уйти!
Эта замкнутая структура живет по искусственным, созданным для самой себя законам, в результате чего происходит раздвоение мира на две части — мир инструкций и директив и мир реальный. Причем если последний противоречит первому, то тем хуже для него! Инструкция незыблема, а самая лучшая инструкция — это та, которую можно высечь золотыми буквами на граните! Сама бюрократия способна к развитию во времени не больше, чем египетская пирамида… Скука — вот ее царица! При этом насколько скучна сама бюрократия, настолько же скучна и борьба с ней. Проповедуя скучный, но „моральный и здоровый“ образ жизни, бюрократы занимаются тайным развратом и утопают в роскоши, нимало не смущаясь своего раздвоения — ведь то, что проповедуется для всех, — это правила игры искусственно-бюрократического мира, а наслаждение запрещенными утехами — это свойство природы, реального человеческого мира.
Таким образом, приходится сделать однозначный вывод — мы живем в беспрецедентном в мировой истории обществе, которое можно назвать „социалистическим бюрократизмом“. Крайняя форма такого общества — сталинизм. (Увы, но и Россия XIX века, как мы знаем из классической литературы, была страной самодуров-чиновников и держиморд-полицейских. Так называемая „социалистическая революция“ сменила лишь окраску данного общества, почти не затронув его сущность.)
Поскольку правящим классом нашего общества является бюрократия, поскольку единственный способ вступить на путь радикальных перемен — это создать новую политическую силу, которая была бы способна вести борьбу за власть с партией коммунистической и, таким образом, двигать застывшую еще в 30-е годы политическую систему, а с ней и жизнь общества в целом. Залог демократии — это многопартийная система, главный запрет нельзя покушаться на ее свержение. Увы, но сейчас власть прочно удерживается тем классом номенклатуры, который прикрываясь, отшлифованными за много десятилетий лозунгами, не имеет ни малейшего желания допускать даже малейшей конкуренции. Недаром директор фирмы грамзаписи „Мелодия“ или глава „Аэрофлота“ „не видят необходимости в создании конкурирующих с ними предприятий, поскольку способны полностью удовлетворять всесторонние запросы потребителей“!
Только в условиях демократии и многопартийной системы мы первым делом слушали бы новости из Верховного Совета, а не из Политбюро ЦК КПСС и с интересом внимали бы голосам представителей оппозиции, предлагающим что-то новое. В этом случае все партии существовали бы за счет членских взносов, а не кормились бы из госбюджета; референдумы и опросы общественного мнения стали бы нормой жизни; возникла бы свобода слова и ничем не ограниченная критика — в том числе и высших руководителей страны, причем это бы никого не удивляло. (А сейчас получается, что правящая партия может быть не права только в прошлом — и никогда в настоящем!) Произошло бы естественное разделение законодательной, исполнительной и судебной власти, поскольку принадлежность к Коммунистической партии и принадлежность к власти перестали бы быть одной и той же принадлежностью. Наконец, исчезли бы всякие идеологические путы, запрещающие развитие наук и искусств…»
