фарами по ольшанику. Резко свернул и начал подъем. Это оказалась заброшенная дорога, вернее, только следы бывшей дороги, тропа, но мощная машина, хоть и с натугой, преодолевала метр за метром. Потом тропа расширилась, они пересекли наконец границу кустарника, и перед ними открылся лысый гребень холма, они медленно ехали к вершине, подминая траву, объезжая пни и кочки, медленно, но верно. Башалига смотрел налево, Копачиу направо. Викол Антим услышал, как Копачиу шепчет: «Потише, потише», — и тут он тоже заметил впереди зайца, который застыл на задних лапах, прислушиваясь к рокоту мотора, ослепленный светом фар. Он был рыжий, как и те, в которых стрелял Викол Антим, может быть, даже один из них, но сейчас он стоял столбом, шерстка на кончиках ушей шевелилась, голубоватое сияние очертило вокруг него заколдованный круг и парализовало. Копачиу взялся за карабин, сухо клацнул курок, лейтенант выстрелил. Зверек вскинулся в отчаянном прыжке, издал тонкий всхлип, как будто заскулил щенок, и Викол Антим увидел, как у него последний раз дернулись задние лапы. Копачиу сказал: «Сходите за ним, только смотрите не замарайтесь».
Викол Антим вылез, подошел к лежащему зайцу, у того были открытые черные глаза. Викол Антим взял его за уши и поднял. Заяц был тяжелый, лапы свисали до земли, он доволок его до машины и, кинув внутрь, услышал глухой стук. Башалига крикнул: «Залезайте, молодой человек, еще не все!» Он влез и сел, поеживаясь, за спиной у Копачиу, который перезаряжал карабин. Он радовался, что не придется возвращаться домой с пустыми руками. Подстрелят ли они столько зайцев, чтобы и на его долю достался один, он не знал, но все равно радовался. Теперь он глядел в оба, следил за краями освещенной полосы и несколько раз дернулся было, но Башалига цыкал на него: «Сидите смирно, это пень, это куст…» Он разволновался и даже забыл о своем недавнем позоре, охота, как видно, только началась, и он ликовал. Копачиу настрелял таким образом полдюжины зайцев из тех, что замирали в заколдованном круге света под чарующий стрекот мотора.
В машине сделалось так тесно, что Викол Антим упирался носками сапог в последнего зайца и по дороге домой, всякий раз когда его на ухабах бросало вперед, чувствовал, как коченеет чужая плоть, и у него было ощущение, что жизнь исподволь, медленно оставляет тело и что тогда, когда звери падали, смерть не наступала, а только начиналась, осуществляясь в этом их последнем пути.
И пока длился этот путь, Башалига успел растолковать Виколу Антиму, в чем дело. «Выигрывает тот, у кого козыри. Когда заяц бежит, а охотник на месте — вы видели, что получается. Мы сделали наоборот. Что вышло, вы тоже видели». И добавил, тыча большим пальцем через плечо: «Если примешь их условия, потеряешь время, а другой раз и кое-что еще, а если заставишь их принять твои, они расстаются со шкурой».
Он посигналил для виду, а Копачиу принялся свистеть. Когда подъехали к вилле, Викол Антим протянул ружье лейтенанту. «Это было великолепно, я даже не ожидал». Башалига кивнул. «Я того же мнения, молодой человек, в высшей степени поучительно, не так ли?» А Копачиу добавил: «Доброй ночи», — и означать это могло что угодно. Не успел Викол Антим открыть ворота, как машина подрулила задним ходом, и из-под отстегнутого брезента в уличную пыль вывалились все шесть зайцев. Викол Антим оторопело взглянул на черные трупики и не нашел, что сказать, а Копачиу приподнял угол брезента: «В знак внимания от инженера Башалиги. Он говорит, что вы можете с ними делать все что угодно, хоть раздарите».
И подмигнул. «Сущий дьявол этот инженер Башалига, представляете, он говорит, что раз поучительно, так должно быть поучительно до упора. Этот фокус с зайцами в его вкусе. Я так думаю, вы можете даже не считать себя обязанным». Он задрал голову к небу: «Да, поздновато, молодой человек, но великолепно было, а?»
Викол Антим не отозвался, он стоял у ворот, совсем один, глядя на шестерых зайцев, убитых Копачиу из карабина, чужие сапоги промокли, то ли от пота, то ли прохудились, и не было сил. Копачиу шлепнул рукой по брезенту. «Пока, и не дуйтесь, можете их отдать кому хотите, никто вам слова не скажет. Только смотрите, молодой человек, не навредите себе. Здесь, во Владии, любой пустяк…» Машина рванула, и Викол Антим не расслышал конца, стало так тихо, как бывает только в глуши, осенью, когда все кузнечики умерли.
В несколько присестов он перетащил зайцев в сарай подле одного из заброшенных домов, которых было много в этом конце города. Его передернуло при мысли, что через день или два их учуют собаки и по улицам будут валяться клочья рыжей шерсти.
Вконец измучившись, он уснул одетый, а когда на другой день проснулся около полудня, пришел к выводу, что охота может вымогать настолько, что потеряешь чувствительность к вещам, по сути своей для тебя ужасным. Например, выстрелить в зайца, который поджидает тебя на задних лапах, обмирая при твоем приближении, цепенея от желания понять, что происходит.
Перед ужином он вернул сапоги Кройку и, когда тот спросил: «Ну, как?» — ответил коротко, не то чтобы недовольно, а словно изымая себя из вчерашней жизни: «Поучительно, а как иначе, очень поучительно».
Кройку взял сапоги, завернул в газету и, когда Викол Антим уже выходил, сказал ему вслед: «Вероятно, так оно и есть, коллега, потому что Михэлчану пару лет назад тоже вот этак пошел на охоту, и когда я его стал спрашивать, что да как, он ответил мне в точности как ты. Хотя, в конце концов, охота есть охота, и ничего более».
Викол Антим был уже за дверью и, возможно, ничего этого не услышал.
Перевод А. Старостиной.
БЕДРОС ХОРАСАНДЖАН
Люди кругом торопятся, спешат по своим делам. А у старика извозчика умер сын. Бедняга не в силах сдержать свое горе и готов рассказывать о нем первому встречному. Да где найти добрую душу, того, кто посочувствует и молвит ласковое слово? И тогда чеховский герой (помните этот рассказ?) изливает свою душу лошади. Только у лошади и хватает терпения часами выслушивать человеческую исповедь.
Я вспомнил об этом потому, что в наш сложный век технического прогресса и нравственного разложения каждый мечтает найти свою лошадь, способную выслушать то, что скопилось у него в душе. Поверив в могущество и безграничность собственных сил, человек в то же время стал более ранимым.
