хотел было щелкнуть каблуками, браво вскинуть вверх руку, приветствуя, как он уже знал, этого главного воеводу земского ополчения. Но получилось слабо: от резкого взмаха руки его повело всем телом в ту же сторону, вслед за ней. Он пошатнулся и чуть было не упал. Его поддержали те же два боярских сына.
Будило поблагодарил их: «Dziekuje, panowie!» [20]– отвёл в сторону их руки.
Взглянув на одного из них, он узнал его… Этого сотника он видел когда-то рядом с Валуевым, а совсем недавно при несостоявшемся обмене заложниками.
Да это был Тухачевский…
В разгар сдачи пленных здесь, у Троицких ворот, со стороны Красной площади послышались истошные вопли. Затем раздались выстрелы, редкие. Но было также ясно, что стреляют из ружей или мушкетов.
– Оставьте его! – приказал князь Дмитрий Тухачевскому и Уварову. – Дуйте туда и узнайте, что там случилось!
То, что Яков и Гришка увидели, когда прискакали на Красную площадь, поразило их. Там была не сдача гарнизона, а настоящее уничтожение его. Гусары, из тех, кто не захотел сложить оружие, опасаясь за свою жизнь, дрались с казаками. Но силы были слишком неравны. Падали, они падали под саблями казаков…
– Гришка, скачи к Пожарскому! – велел Яков приятелю. – Скажи ему, что здесь творится! Пускай пошлёт кого-нибудь к Трубецкому, чтобы усмирил своих донцов!
Уваров выругался, не то на казаков, не то на него, на Якова, развернул коня, дал ему шпоры.
А резня на площади не утихала… Нескоро установился на площади порядок.
С площади Яков уехал вместе с Уваровым, вернувшимся обратно от Пожарского. После того, что он увидел, на душе было пакостно. Что-то мерзкое залегло у него в душе там, на площади. И не в казаках было дело. Что-то в нём самом. Он и сам был готов поступить так же с теми поляками, из-за стен Кремля. Но что-то сдерживало его. И это что-то было в нём такое слабенькое, шатающееся между местью и кем-то надуманной любовью к человеку… Какая тут любовь, когда вот тут такая жизнь, кровь, ненависть, смерть всей его семьи, по вине вот этих самых поляков. Как устоять тут? И возможно ли?.. Как ближнего любить?! Вон тех хотя бы, всегда грязных, злых, ленивых и вонючих! Обречёнными быть такими не по чьей-то вине, а по собственному выбору!..
Гришка хотел что-то рассказать ему из того, что увидел, когда был у Пожарского. Но он не стал слушать его. Голова было тупой, как после злой пьянки. Они, Яков и Гришка, да и все смоленские сотни, вернулись в тот день к себе в лагерь в мрачном настроении.
Яков, выпив водки, успокоился, помирился с Бестужевым.
* * *
Тот день был особенным не только для них, смоленских, но и для Пожарского и Трубецкого и всех, кто их тогда окружал.
Пожарский приехал с Мининым и Иваном Хворостининым на Красную площадь, когда там уже остановилась резня. Там его ожидал Трубецкой. Так они уговорились вместе войти за стены Кремля.
Они подъехали к Спасским воротам Кремля, спешились. В Кремль они вошли пешком, ведя в поводу коней. Не успели они пройти и десятка шагов, как Хворостинин остановил первого же попавшегося ему на глаза монаха.
– Где тут похоронен Гермоген? – спросил он его.
Монах махнул рукой в сторону кладбища у Вознесенского монастыря:
– Там ищите!
Трубецкой удивлённо посмотрел на Хворостинина. Затем он отрицательно покачал головой, когда тот предложил ему сходить к могиле патриарха. Пожарский тоже отказался. У них, воевод, были свои срочные дела.
Хворостинин же, попрощавшись с ними, пошёл туда, всё так же пешком.
Могила Гермогена была убрана. Как видно, за ней следили.
Он поклонился ей. И долго стоял он, ни о чём не думая. Мыслей не было. Всё было поражено чувствами… И ему захотелось заплакать, как в детстве. Захотелось стать опять маленьким, тем Ванечкой, как ласково называли его мать и отец, которых уже давно нет в живых… И сейчас ему, маленькому, беспомощному, не на кого было опереться. Только вот на него, на патриарха, что лежит сейчас перед ним. Отца не только его, но и многих, многих русских людей, и того большого, что называют Русью, Россией, а иноземцы Московией.
* * *
Всех пленных из-за стен Кремля после разоружения распределили на этапы и отправили на поселение подальше от Москвы, по разным волостям.
Будило тоже был отправлен в ссылку, с ротмистрами и своими гусарами. Пожарский, проявляя свое расположение к нему, отправил его в Нижний Новгород. Он рассчитывал, что там, вдали от мест, разрушенных поляками, население отнесется к ним более терпимо.
И вот теперь у них, руководителей ополчения, начались самые насущные первостепенные заботы и дела. И первым таким делом был молебен с благодарением Спасителю об освобождении столицы.
В ближайший воскресный день, первого ноября, князь Дмитрий участвовал в крестном ходе.
Дьякон вынес икону Казанской Богоматери из алтаря через Царские ворота и двинулся мелкими шажками к дверям храма по ковровой дорожке, держа впереди себя икону. И она, Казанская Богоматерь, обрамлённая серебряным окладом, словно пошла впереди всех. И все расступились, давая дорогу ей, заступнице, спасительнице от бед, нашествия, вот в этот день освобождения.
Дьячок, круглолицый и рыхлый, размахивая кадилом, затянул благодарственную. Её подхватил хор иноков-послушников в чёрном.
– Славим Господа нашего, Иисуса Христа!.. Славим заступницу нашу, Божию Матерь!.. Славим икону Казанскую!..
Вышли из Успенского собора. Трубецкой, Пожарский, Минин… За ними все остальные.
Здесь, подле собора, вся площадь была запружена народом. Горожане, посадские, купцы. Смешались все… Тянулись струйками средь них, как чёрной дымкой в ясный день, донские казаки… Дворян не видно было, кажется, совсем. А вон стоят стрельцы, секиры на плечах. Они при исполнении: порядок у них тоже на плечах… Пришли сюда крестьяне из ближних деревенек, на торжество всей земли… Холопы, без господ. Боярских шапок не видать. Разъехались они по вотчинам своим, подальше с глаз от торжества народа.
– Славим!.. – поплыло над толпой вместе с крестами и иконами, которые выносили из других храмов и церквей, присоединяясь к крестному ходу.
Процессия двинулась по направлению к Спасским воротам. Над толпой иконы, кресты, полотнища полков казацких, ополченских. На них Христос, лик писаный.
А вот поднялся вверх один из крестов, вскинутый рукою чьей-то, как будто напоминая всем о мере человека…
Толпа, расступаясь перед иконами, опять смыкалась позади них, как водный поток на реке, когда скользит он по бортам ладьи… Вот так же исчезал след от икон, он втягивался в живой водоворот вот этот.
Князь Дмитрий, степенно шагая вслед за архиепископом Успенского собора, смотрел на крест в руках дьякона. Думал же он совсем о постороннем, не
