Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147
догоню.
Червоненко обвел глазами своих бойцов.
– Езжай, коль невтерпеж. Вот тут клячу живую нашли, бери для брата…
– Ладно.
Чагдар помог Дордже сесть охлюпкой на лошадь, подстелив ватник. Подошел Морозов, принес бурдюк.
– Пригодится, – кратко сказал он.
Чагдар кивнул. Говорить по русскому обычаю «спасибо» он так и не научился.
Чагдар догнал свой взвод только к вечеру следующего дня. Найти неразграбленный и не забитый разбежавшимися беженцами хутор оказалось непросто. Пришлось на много верст уехать в сторону от дороги. Хмурый и настороженный кубанец принимать Дордже не хотел. Отговаривался тем, что кормить лишний рот ему нечем, сами голодают. Но бурдюк водки внес поправку в его настроение, а обещание оставить в хозяйстве лошадь, на которой прибыл Дордже, изменило отношение к неожиданному нахлебнику. Уезжая, Чагдар еще на всякий случай пообещал спалить хутор, если, вернувшись, не найдет брата живым и здоровым.
Прощаясь, Дордже шепнул Чагдару, что будет теперь каждый день читать мантру раскаяния за себя и за него. Не совладал он с собою вчера и совершил большой грех – прочитал мантру черной богине Кали, обрек убийцу матери на смерть. Не положено было по возрасту знать ему эту мантру – подсмотрел ее в книге бакши, и вчера, когда копали могилу, мантра всплыла в его голове и вырвалась наружу. Горько усмехнулся Чагдар, слушая это признание.
Первый, кто встретил Чагдара по возвращении, был Червоненко. Долго и участливо выспрашивал, где пристроил братишку. Чагдар отвечал односложно и неопределенно.
– А Шпонько сегодня шальную пулю поймал, – пристально глядя в лицо Чагдара, сказал взводный. – Стрелка мы так и не нашли…
Чагдар спокойно выдержал взгляд.
– Это был не я. Одно хорошо: патроны сберег. Я бы не утерпел, всю обойму в него высадил.
Про то, что старший брат воюет за белых, Чагдар никому из взвода не рассказывал. В дивизии Городовикова про Очира знали многие, у каждого городовиковца, почитай, кто-то из родственников сражался на другой стороне, и Чагдар в дивизии был такой же, как и все. Но в своем взводе он слишком выделялся: лицом, происхождением, владением шашкой и конем, а еще грамотностью. Не желая того, Чагдар как бы возвышался над товарищами, а то, что при этом он был узкоглазым инородцем, было для них особенно обидно. Единственным человеком во взводе, чье доброе расположение чувствовал Чагдар, был мобилизованный Морозов из астраханских жидовствующих – бойцы за глаза называли его христопродавцем и комиссарским прихвостнем. Может быть, расположение это исходило оттого, что Чагдар не пил, не сквернословил и выказывал Морозову, как самому старшему по возрасту, свое почтение – словом, вел себя так, как принято в морозовской общине.
Теперь Чагдар думал об одном: только бы не встретиться в бою с Очиром. Нет страшнее преступления, чем убить старшего по роду. Наоборот – не возбраняется: старший имеет полное право покарать младшего или лишить жизни из сострадания. Когда их корпус вошел в Екатеринодар, Чагдар видел беженцев-калмыков, не успевших перейти через Кубань, которые собственноручно резали своих детей, боясь, что их будут мучить красные, а потом сами бросались в половодье с обломков моста и тонули в обнимку с мертвыми детскими телами…
Докатившиеся до предгорий деникинцы наконец опомнились, закрепились и стали отстреливаться, давая уцелевшим обозам и беженцам уйти в Новороссийск. Не должен был Чагдар переживать за врагов, а все-таки переживал. Может быть, потому, что на той стороне воевал старший брат. Может быть, потому, что не мог понять, как умная, обученная, хорошо вооруженная казачья армия во главе с настоящим генералом так постыдно драпает от бывших батраков, которыми руководят командиры-самоучки. Так не должно было быть, но жизнь убеждала в обратном. Значит, судьба привела Чагдара на правильную сторону, и эта мысль примиряла его с тем, что происходило вокруг.
В прошлом году, до тифа, когда Чагдар служил еще у Городовикова, зачитывали им на общем сборе статью главкома Красной армии товарища Вацетиса, призывавшую уничтожить старое казачество. Сначала все слушали спокойно. Но когда главком сравнил казака с собакой, слушатели заволновались. Они ведь тоже считали себя казаками, только красными. А когда было сказано, что у казачества нет заслуг перед русским народом и государством, бойцы повскакали с мест, засвистели… Едва до бунта не дошло.
Вацетиса летом арестовали, обвинив в контрреволюционном заговоре, но хохлы и матросы продолжали уничтожать казаков беспощадно, оттого многие донцы и ушли к белым. Потому и беженцев столько за деникинцами потянулось. И позор то был для казаков – бросить свои семьи врагу на растерзание. А вот бросили…
Между тем красноармейцы уже вползли на перевал Волчьи ворота. Чагдар впервые в жизни видел горы. Словно земля вдруг взбунтовалась и встала на попа, пытаясь достигнуть неба. Боязно было идти по узким тропам, где с одной стороны отвес, с другой – обрыв, а вокруг сумрачные кряжистые деревья. Во взводе все с лошадей слезли, вели в поводу. Сердце колотилось от непривычной нагрузки, дыхания не хватало, коленки болели. Не понравились Чагдару горы.
И море Чагдару не понравилось. Безбрежное, темное, неустойчивое, изменчивое, волнливое. Город у кромки залива казался потерянной на берегу подковой, а стоявшие на рейде суда – колыхавшимися на поверхности воды мертвыми муравьями.
Ходили слухи, что трудно будет взять окруженный горами Новороссийск, что белых с моря прикрывают английские и французские боевые корабли, что нарочно заманивают красноармейцев в ловушку, и как начнут они спускаться с гор, тут-то все и полягут. Но слухи не оправдались. Хотя с горы было видно, что город набит войсками, как мешок, под завязку, но войска бездействовали. Иногда только раздавались с причаливших к пристаням кораблей выворачивающие нутро звуки сирен да одиночные выстрелы сухо щелкали, отражаясь от гор хмыкающим эхом.
А когда одной ясной ночью повалил над городом густой черный дым и взметнулись багровые языки пламени, Червоненко довольно рассмеялся.
– Ну, усё, ребя! Тикáют белопузые, нефть запалили!
Утром вошел их взвод в город без единого выстрела, и продвинулись конники до самого моря, не встречая сопротивления, а навстречу им из города гнали черкесы и чеченцы расседланных коней. Ни до, ни после не видел Чагдар столько брошенного оружия, пулеметов и пушек, столько валявшихся на земле погонов и кокард, такой огромной беспомощной толпы, сплошь из нестарых мужчин, из которых, казалось, вынули всю смелость и самоуважение. Стаи белых птиц с черными оторочками на крыльях реяли над ними в ожидании поживы, предвещая гибель.
При виде безоружного противника в товарищей Чагдара как бес безнаказанности вселился. Давя народ лошадьми и стегая нагайками, они бросились выбирать себе жертв. Сжатые
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147
