Я сделаю все, что ты попросишь. Все, что угодно.
— Недуг на твоем лице — это проклятие, которое было даровано иным. Не мне его снимать.
Достопочтенный издает тихий рык разочарования. Его клинок опускается к моей груди, вдавливаясь в кожу над сердцем. Он режет меня, но кровь не течет. — Твое время за завесой коротко. Твоя власть здесь ограничена. Пройдет солнцестояние, и твое присутствие здесь померкнет. Твой сын у меня, и он не может умереть в этом мире. Я могу держать его здесь очень долго, заперев под горой, подвергая пыткам и страданиям. Если ты откажешь мне в исцелении, я заставлю твоего ребенка испытать самую страшную боль, какую только можно себе представить.
— Ты угрожаешь мне посредством моего сына, смертный?
— Дай мне то, что я прошу.
На мгновение воцаряется тишина, глубокая, непроницаемая и совершенная, пронизанная холодной угрозой.
Я черпаю в ней утешение.
И вдруг темный бог смеется, и стены и потолок содрогаются. Холодная призрачная рука проходит по моему лицу, нежно лаская мои черты.
— Остановись, — шепчет он, и внезапно ужасная агония, опустошающая мое тело с тех пор, как Вайлорен поцарапала меня…
Она исчезает.
Оставляя мне ощущение совершенного холода.
Поднимаю взгляд вверх, в темноту.
Медленно, практически незаметно поначалу, темнота начинает исчезать, уступая место холодному серому свету.
Я вижу лица Достопочтенных, смотрящих на меня сверху вниз. Я вижу Хелиона Рела, его черты искажены яростью и отчаянием, костяшки пальцев напряжены вокруг кинжала, который он держит прижатым к моей груди.
Я вижу Джера, его суровое выражение лица омрачено каплей страха.
Вижу молодых учеников, которые не так хорошо умеют скрывать свой страх. Они смотрят на меня так, словно я — сама смерть, пришедшая их забрать.
Никто из них не издает ни звука, потому что не может. Они все застыли, как статуи.
Не шевелятся.
Совсем.
А. Теперь я понимаю. Бог, покинувший свои владения и вышедший в мир смертных, остановил время.
Не просто замедлил, а остановил его.
Полностью.
— Так я могу разглядеть тебя, как следует, — говорит он мягко, почти нежно. — Я ждал этого момента, дитя мое. Наконец-то, ты готов.
Я смотрю вверх.
У меня перехватывает дыхание.
Перед моим взором предстает лицо, до жути похожее на мое. У нас одинаковое строение костей, такой же длинный, прямой нос. Та же линия челюсти.
Тот же оттенок.
Но его глаза — радужка, склера и все остальное — гладкие, идеально черные. Вокруг его лица развеваются нити обсидиановых волос, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что это вовсе не волосы, а клубы тьмы.
Его одежда такая же: вихри и завитки непроницаемой тьмы, одновременно твердой и эфемерной, поднимающейся в воздух, как дым.
Он не имеет возраста, древний, но совершенно не тронутый временем.
— Ты мой отец, — тихо говорю я, полностью застыв перед лицом смерти.
В моей груди формируется сложный узел эмоций. Это и благоговение, и печаль, и облегчение.
И гнев.
Я не совсем уверен в своих чувствах.
Единственное, чего не чувствую, — это удивления.
В глубине души я всегда знал. Может быть, поэтому не отчаялся, когда меня схватили и отрубили руки.
— Да, Каймениэль. Я — твой отец, а Лиалли — твоя мать. Ты наш желанный сын.
Теперь мой гнев немного выплескивается наружу. — Почему ты так долго скрывал это от меня?
— Долго? Это лишь капля в океане времени, сын. Мне нужно было быть уверенным.
— В чем?
— Ты даже не представляешь, насколько ты силен, дитя. Столько силы… в руках того, чье сердце и разум не до конца развиты… — Темный бог покачал головой, в его глазах отразилась великая печаль. — Я бы не сделал подобного с этим миром снова. Даже я не настолько жесток.
Снова?
— Но каждый раз, когда встречал тебя в своих снах, ты пытался ввести меня в искушение.
— Испытание твоей натуры, сын мой. Даже когда тебя поглотила жажда мести, ты отказался от моего предложения, потому что хотел быть самим собой. Восхитительно. И теперь ты знаешь, как сражаться по более веским причинам, чем простая месть.
В моем сознании появляется проблеск понимания. — Значит, тебе нужно было, чтобы я страдал, узнал, что такое настоящая беспомощность.
— Сначала хотел убедиться, что ты крепко привязан к этому миру. И она позаботилась об этом так, как я никогда не смог бы.
Она. Тоска пронзает меня насквозь. С нарастающим нетерпением я напрягаюсь против своих уз. Бледные, неподвижные лица Достопочтенных виднеются на заднем плане, в их глазах застыл страх.
Сжимаю холодные черные кулаки, потянувшись к металлическим оковам. Сила наполняет меня. Со стоном железные болты начинают вырываться из камня. — Ты оставил меня страдать, когда мог бы вмешаться. — С усилием потянувшись к кандалам на лодыжках, я раздвигаю ноги, заставляя железные болты поддаться. — Что еще хуже, ты оставил страдать мою мать. Неужели тебе так безразличны человеческие страдания?
Бог смерти пристально смотрит на меня. Его брови слегка приподнимаются. Глаза распахиваются. Челюсть сжимается. В уголке его глаз появляется одна-единственная черная слеза, которая становится все больше и больше, пока ей не остается ничего другого, как скатиться по нижнему веку с черной ресницей, а затем по бледной щеке, образуя темную дорожку.
У меня перехватывает дыхание от этого внезапного проявления эмоций.
— Я не мог, — наконец говорит Лок, — как бы сильно этого ни хотел. Боги не могут долго существовать в этом мире. С тех пор как появилась завеса, мы были ограничены своими владениями. Я могу появляться лишь на короткое время во время солнцестояния, когда завеса наиболее тонкая. Ты же… — Улыбка искривляет его бледные губы, обнажая сверкающие клыки. — Ты не похож ни на кого в мире. Видишь ли, ты смертный и одновременно бессмертный. У тебя есть ноги в обоих мирах. Скоро ты сможешь свободно ходить между живыми и мертвыми.
— Безмолвное место в моих снах…
— Это вход в подземный мир. Ты должен навестить нас как-нибудь. Твоя мать хочет тебя видеть.
Мать…
Бледные черты моего отца начинают расплываться. Дымчатые темные завитки его одеяния и волос клубятся вокруг, сливаясь с темнотой. — Мне недолго осталось жить в этом мире, Каймениэль. Уже сейчас мой домен тянет меня назад. — Он нежно проводит эфемерными пальцами по моим волосам. — Когда ты родился, я наложил печать на твое тело. Вот почему в детстве ты мог принимать человеческий облик. Но когда ты вырос, печать начала стираться, а твоя внешность — меняться. Я никогда не планировал, что печать станет разрушаться раньше времени, но вот насколько ты могущественен.
Мне показалось, или в его голосе прозвучала
