вдруг широким шагом подошел к нему и вытащил на середину комнаты:
— А тебе чего тут надо, чертяка?
— Отставить! — Цвиллинг поднял руку, — это наш парень.
Матрос смущенно потоптался, хотел что-то сказать, но смешно поморгав рыжеватыми ресницами, ушел.
— Ты чего прибежал? — спросил Бурчак и нахмурился.
— Что так грозно? — улыбнулся Цвиллинг, — пришел человек с делом. Говори, Ленька, говори будущий комиссар, что нужно тебе от революционной власти? Э, да ты, гляжу я, недоволен чем-то, а?
Цвиллинг говорил все медленнее, и все ловил взглядом глаза Бурчака. А тот их прятал, отворачивался.
— Я вот чего, Моисеич, — тихо начал Ленька, — я об отце… Ни дома, ни у Михалыча его нету… Ни здесь…
Цвиллинг резко выпрямился:
— Значит, Александр Михайлович тебе ничего не сказал?
— Нет… — и сердце у Леньки заколотилось часто-часто.
— Як же я, — начал Бурчак и крупное доброе лицо его покраснело, — як же можно было… Да…
— Мда, — оборвал его сердито Цвиллинг и серые глаза блеснули холодной сталью, — як да як, переяк.
Он обнял Леньку за плечи и отвел в соседнюю комнату. Там сидели две девушки и что-то писали, шептались и тихонько смеялись.
— Ну-ка, выйдите! — прикрикнул на них Цвиллинг. И по его суровому приказному тону Ленька понял: с отцом неладно. Цвиллинг присел на стол, зачем-то осмотрел сапоги, подтянул голенища. На правом сапоге подметка прикручена проволокой.
— Ты парень уже взрослый, — Цвиллинг помедлил, — твой отец, Ленька, Семен Порфирьевич Козлов убит белобандитами у 17 разъезда… Сразу… в голову…
Ленька оцепенел.
Цвиллинг погладил ежик волос:
— Извини, Ленька, может, не так надо было сказать… извини… Если бы все понимали, хотели понять, не было бы жертв, не было бы крови. Да вот люди, Ленька, люди — они разные…
Цвиллинг замолчал. Потер пальцем висок. Стало тихо. Оба молчали. Не глядя друг на друга, закурили из одного кисета; Цвиллинг протянул холщовый мешочек. Чем еще умерить боль мужчинам? Не слезами же… Хотя глаза Ленькины предательски покраснели…
— Когда-нибудь таким, как отец твой, народ будет класть на могилы цветы… У таких учиться будут жить для людей… А пока вот… гибнут товарищи… Не привыкли мы еще, хотя к смерти и не привыкнешь. Такая она штука уж непривычная.
Цвиллинг жадно затянулся. Потрепал Леньку по волосам:
— Понимаю — тяжело, сынок, тяжело…
— Один я остался… — прошептал Ленька. — Что делать-то…
Отец! Так мало довелось им увидеться, так мало… Что делать теперь? Как жить? Не погиб же вот какой-нибудь Булкин или Виноградов. А отец. Убили… За что убили? За то, что жить хотел по-человечески, другим жизнь свободную добывал. И это разве люди — те, кто убил?! Ленька скрипнул зубами от бессилия и горечи. Отвернулся. Зло смахнул едкую слезу.
— Там наши коней конфисковали, — Цвиллинг ткнул окурок в подоконник, — может, найдешь своего?
Цвиллинг осторожно взял окурок, повертел его, положил, снова ладонью смахнул пепел с подоконника:
— Коня, говорю, посмотрим, а?
— Зачем? — пожал плечами Ленька, — мне бы винтовку дали, а?
— Винтовку? — произнес задумчиво Цвиллинг, — придет время дадим, конечно. Обязательно дадим, а сейчас нам разъездные нужны… Очень нужны нам разъездные… Понимаешь, брат Леня, очень…
— Где? Кони где? — проглотил горький комок Ленька.
Цвиллинг молча пошел вперед. Во дворе они подошли к высокому черноглазому парню, одетому в светло-зеленый мундир и какие-то странные галифе, узкие, из тонкого сукна.
— Этот парень к тебе, — раздельно произнес Цвиллинг и показал пальцем сначала на грудь Леньке, а затем на мундир парня.
— Этот? — переспросил парень, с трудом выговаривая слова. — Ко мне? Да?
— Да, да, — быстро закивал Цвиллинг ему. — К тебе!
— Карашо, — улыбнулся парень, — айда!
Ленька шепнул Цвиллингу:
— Кто это?
— Наш. Бывший солдат бывшей Австро-Венгерской империи, слышал о такой?
— Да, вот что, Леонтий, — Цвиллинг внимательно оглядел его, — тебе будет два поручения: во-первых, подбери ребят, нам нужны посыльные, связисты, одним словом, надежные сметливые парни. Во-вторых, сегодня вечером не уходи домой без меня. Если я не успею к семи, ты не почти за труд еще раз проникнуть ко мне. Я скажу, чтоб тебя пропускали. Договорились? Так. Ну, Ласло, не обижай его. Дружите.
— Дружба — карашо, — откликнулся венгерец и опять улыбнулся. — Айда?
— Айда, — согласился Ленька и несколько раз кивнул головой, — айда.
В конюшне отыскал Таура. Ленька погладил его по впалым ершистым бокам.
— Э, плох, плох, — махнул рукой венгерец, — не надо. Бери другой.
— Нет надо, — упрямо сказал Ленька, — хороший он, понимаешь? Я его знаю.
— Карош? — удивился парень, — ладно.
Венгерец принес упряжь, отдал Леньке и ушел. Ленька вывел Таура, запряг его. Конь смотрел на Леньку устало, грустно и сочувственно. Прямо по-человечески. Ленька погладил взъерошенную гриву Таура и неожиданно для самого себя заплакал.
XXVIII
— А весна все же подбирается, чую я, — схватился за грудь Мискинов и, давя рвущийся кашель, улыбнулся виновато, — как заломит, значит, жди потепление…
На щеках его заалели пятна. Нос заострился.
— Отдохнуть бы тебе, — сказал Цвиллинг, гася папиросу и разгоняя дым рукой, — кончай, товарищи, курить!
Близилось утро, а комната Цвиллинга все гудела от голосов и синела от табачного дыма. Говорил Кичигин. Ровный зачес волос, большие синие глаза под тенью длинных черных ресниц. Говорил жестко и звонко, будто и не уставал никогда, говорил чуть нараспев.
— Мне кажется, что сейчас надо больше разъяснять сущность нашей Советской власти в деревне. Ведь в селе многие до сих пор боятся большевиков, считают их людоедами и черт знает кем. Казаков пугают, говорят, что всех угонят в Сибирь. Провокационные слухи циркулируют свободно…
— Но ты же сам комиссар и не какой-нибудь, а организационно-агитационной комиссии, — Цвиллинг снова стал курить цигарку, — так и действуй! Тебе, как говорится, карты в руки! Кто ж возражает?!
— Действуй? — Семен даже подскочил, сжал кулаки. — Мне бы волю, я бы расстреливал всю эту нечисть без суда и следствия. Кабы мог! Эх, миндальничаем мы много! Они нашу кровь не жалели! Забыл?
— Пойми, Сеня,— Цвиллинг положил ладонь на его сжатый кулак, — мы должны убеждать словом. Не войну развязывать, не мстить, а действовать силой убеждения… Ради народа работаем, так каждого человека беречь должны… Пойми же…
— Пойми, пойми! — прервал Кичигин, — понял я давно. Но, Моисеич, очень свежо в памяти все: и нагайки, и шомпола…
Вошел дежурный, подал Цвиллингу пакет:
— Вот, просили передать какие-то люди. Дали и тут же уехали…
Цвиллинг вскрыл пакет, пробежал глазами листок. Улыбнулся было, но тут же стер улыбку и стал читать:
«Председателю Военно-революционного комитета Цвиллингу.
Милостивый Государь, гражданин Председатель!
От имени партизанского отряда офицеров Оренбургского военного округа
