был раздражен, устал, видно, от стольких речей.
— Чего вы сцепились? — проворчал он. — Ведь мы еще и не начали толком.
— Даже для начала мало. Всех надо поприжать. Кто не пойдет в кооператив, тому во время раздела земли кукиш под нос, вот как надо! — стучал Моснар кулаком по столу.
Молчали только Таня, безземельный член кооператива, да Яно Мацко. Яно высунулся из окна, глядя на улицу, где щебетали девичьи голоса. Девушки шли с литании, Яно мерил их дерзким взглядом, подмигивал каждой хорошенькой, насвистывал что-то, и весь его вид говорил:
«Как вы думаете, кого я поджидаю? Верону, Маришу, Агату? Никого я не поджидаю, стою себе в окне и насвистываю, потому что я не кто-нибудь, а Яно Мацко».
* * *
Сила торопливо шагал вверх по деревенской улице. Новый костюм стеснял его, Силе было в нем жарко, хотя солнце давно уже зашло и от Горки веял приятный свежий ветерок.
Он шагал по обочине дороги и злился. На августовский вечер, на бессовестные электрические лампы, освещавшие дорогу и его новый костюм, а больше всего злился на самого себя.
Он шел к Балажам. Мать выжила его из дома, с самого обеда не давала покоя:
— Так пойдешь? Иди уж, иди и попроси как следует.
Но как просить, как выдавить из себя: «Прошу вас, дядя» — а то еще, не дай бог: «Прошу вас, тетя»?
Сила терпеть не может тетку Агату. В детстве он ее почти не видел, потому что она служила в городе, а в Лабудову заглядывала редко.
Однако он помнит, как убивалась мама, когда тетя Агата собралась выходить замуж. Тут нужно бы радоваться, потому что тетя уже считалась старой девой, но маму пугало непривычное, неслыханное в Лабудовой обстоятельство: Агатин избранник был цыган.
Отец — тогда еще был жив отец — успокаивал маму:
— Чего ты воешь, чего причитаешь? Пусть идет за него, раз он ей нравится, и у цыгана душа есть.
Сила радовался, что тетя выходит за цыгана.
— Он будет меня катать, — мечтал он. — Цыгане разъезжают на плетеных возах. Пусть прокатит меня по всей деревне, а если дома меня будут бить, я с ним сбегу.
Потом тетя Агата приехала со своим женихом, дело было в воскресенье, и это воскресенье принесло Силе целую кучу разочарований. Во-первых, они приехали не на плетеном возу, а поездом; во-вторых, ему привезли конфеты, а он мечтал о ножике; и в-третьих, тетин жених ни капельки не был похож на цыгана.
Самый обыкновенный дядька, крепкий, сутуловатый, с каштановыми волосами, руки здоровенные, а заусенцы у ногтей черные от машинного масла.
Оказалось, что он выучился на механика, работает на стройках на экскаваторе, а когда женится, думает купить молотилку (он ее уже приглядел), чтобы наниматься к хозяевам на молотьбу.
Отцу это нравилось, он довольно кивал головой и заверял Агатиного жениха:
— Не бойся, свояк, семья у нас хорошая, дружная.
После свадьбы Балажи перебрались в Лабудову. Жили они у Форфаков, в старом доме, и часто захаживали к Шкалакам. Балаж работал на регулировании русла Нитры, а вечерами чинил под навесом старенькую бензиновую молотилку. Молотилка фыркала, кашляла, вокруг Балажа околачивались мальчишки и с восторгом наблюдали, как пан механик разбирает и снова собирает машину. Они следили за каждым его движением и были счастливы, если он обращался к кому-нибудь из них:
— Подержи-ка вот это!
После первой молотьбы никто уже не вспоминал о происхождении Балажа. Имро молотил на совесть, то и дело проверял, не остались ли в соломе полные колоски, а если что замечал, тут же останавливал машину и регулировал ее.
Балаж быстро освоился в Лабудовой, но об Агате этого нельзя было сказать. Крестьянскую одежду она переделывала на городской манер, зимой ходила в пальто с меховым воротником и требовала, чтобы ее называли «пани Балажова». Нанюхалась панского духу в городе. Бабы подстрекали Шкалачку:
— Скажи ей, пусть не выламывается. Скажи ей, как сестра сестре…
Но Шкалак запретил жене совать нос в дела Балажей:
— Имро не видит на ней греха, хвалит ее, и ты не лезь!
После смерти Шкалака Балажи перестали ходить на хутор. Сила догадывался, что дядя тут не виноват. Он работал на Гарманце, домой наезжал редко, да и тогда ему было не до визитов — он начал строить себе дом.
Дядя Имро не виноват, что тетя и мама стали чужими. Повстречав Силу на улице, он всякий раз останавливался поговорить, совал ему в руку бумажку в двадцать крон, зазывал в гости:
— Заходи, Силко, не забывай нас.
При встречах со Шкалачкой он бывал еще сердечнее:
— Приходи, Веронка, совсем ты нас забыла. Агатка мне все уши прожужжала: где же это Верона, почему не показывается?
Шкалачка неизменно отвечала:
— Приду, Имро, приду.
Но не шла к ним, не верила, что гордячка сестра по ней соскучилась.
Балаж вкалывал на стройках, вкалывал на молотьбе (на это время он брал свой отпуск), построил дом, избавился от старой, чахоточной бензиновой молотилки. Новую молотилку он теперь перетаскивал трактором. Прикупил себе плуг, культиватор, сеялку и каток, все в кредит. Но Балаж был работяга, и хозяева, нанимавшие его, были им довольны. Он перестал ездить на стройки — хватало работы в Лабудовой и в округе, с весны до зимы он работал на полях, а зимой возил грузы на тракторе или обслуживал кормодробилку.
* * *
Сила шагал вверх по улице и упорно обдумывал, как бы ему обратиться так, чтобы и дядю не обидеть, и себя не унизить.
Балажа он не боялся, скорее уж тетки Агаты. Как начнет кривить губы да закатывать глаза: «Не можем; даже если б мы и захотели, не можем по следующей причине…»
— Ну, пусть только начнет со своей «следующей причиной»! — бодрился Сила. — Пусть попробует, я ей тогда все выложу начистоту.
Но тут же понял, что это не пойдет. Балажи были последней его надеждой, последним шансом: ничего не поделаешь, придется просить, унижаться…
Раздался свист: два коротких, один длинный сигнал Милана. Сила уже сложил было губы, чтобы свистнуть в ответ, но тут в голове у него промелькнуло: а ведь все из-за них! Все из-за Эрнеста Гривки, это он взбаламутил деревню, чтобы требовали раздела земли. Если бы не он, Сила мог бы наниматься к Грофику на жатву хоть до самой смерти.
Милан повторил свой сигнал. Сила заколебался: Милан-то ему ничего худого не сделал… Но когда он взглянул на Гривкин дом, на белую избу с
