спрашивает.
Но Рыжка, разумеется, не отвечает. Слишком занята она завываниями своими протяжными, слишком занята тем, что с любопытством искренним ноги свои разглядывает, в трясине почти по самые бёдра уже увязшие. Любит Рыжка таким заниматься — какие только опыты над собой не ставит.
Вран тяжело вздыхает.
— Может, ты попробуешь? — чутко Зима спрашивает, тут же голову к нему повернув.
Зима — лютица молодая, с Враном сегодня на болото напросившаяся, хотя свою работу ей старший поручил. У Врана тоже, в общем-то, другие поручения, совсем не болотного порядка — Вран от них и не уклоняется, просто… чуть позже выполнить собирается. Вран не то чтобы обществу Зимы безмерно счастлив, но и отсылать её опасно было — мало ли, обиду затаит какую, своему старшему пожалуется или, не дай Чомор, врановому. Поэтому пришлось с собой её взять, губы в улыбке неискренней растянув, когда нагнала она его недалеко от границы.
И сидят сейчас Вран с Зимой на краю болота, спинами к дереву, от бури весенней рухнувшему, привалившись, и заботливо Зима плащ свой на землю бросила, чтобы не промокла их одежда от сырости земли оттаивающей, и радоваться, вроде бы, Вран этому должен — вон как, и друзья у него уже появились, и Сивер его сегодня почти помоями не облил, как понял, что Вран снова с ним пойдёт, и весна наконец в права свои вступает, а значит, гораздо легче Врану будет пропитание в лесу искать, реже придётся к лютам молодым да сердобольным тайком приставать, чтобы поделились они с ним пищей своей стайной…
…но никакой радости особой у Врана нет.
— Да нет, — говорит он, рассеянно руки на груди скрещивая. Сивер пытается осторожно Рыжку из трясины вытащить, но плевать хотела Рыжка на все его попытки — прощальным воем она своим унылым воздух рассекает да с головой под воду мутную уходит. Сивер в сердцах сплёвывает. Даже это Врана уже не забавляет. — Бесполезно. Надо что-то другое придумать.
— Что? — преданно Зима ему в глаза заглядывает.
Подавляет Вран ещё один тяжёлый вздох. Чем-то Зима на Баю похожа… вернее, изо всех сил старается походить. Держаться так же прямо и статно старается — и иногда удаётся ей это даже, вот только стоит старшему её требовательно окликнуть, тут же голову в плечи втягивает. Волосы у неё длинные и тёмные, как у Баи, распущенные, по спине струящиеся — хотя многие лютицы спокойно волосы собирают, если они им мешают; даже, судя по всему, завивает их Зима как-то, тщась, чтобы спадали они до поясницы такими же волнами мягкими, как у Баи, — но прямые у Зимы волосы, и очень странно это выглядит, особенно когда они частично распрямляться начинают. Кожа у неё цветом баину напоминает, тоже смуглая — но лицо другое совсем, узкое, хищное, словно птичье, и глаза такие же — всегда чуть прищуренные, будто замышляющие что-то, никакого доверия не внушающие.
А Зима уж очень хочет, чтобы Вран ей доверял.
Жаль, очень жаль Врану, что именно она сегодня за ним увязалась. На ту, с кем хотел бы он сюда пойти, он уже и не надеется… но согласился бы на того же Нерева, или молчаливого Самбора, или братьев-близнецов Зорана и Горана. Вран прекрасно понимает, чего пытается добиться от него Зима.
Того же, чего и в своё время Латута.
— Вот над этим я и думаю, — отвечает Вран Зиме, упорно на её взгляд не отвечая — хотя, кажется, вот-вот шею она вывихнет, так своими глазами его встретить пытается.
Третий месяц уж пошёл, как Вран к лютам перебрался.
Ах да, не так. В «дом у Белых болот».
Вот у этих самых Белых болот, которые уже и не белые совсем, а грязно-коричневые.
И, честно говоря, когда первое возбуждение прошло немного, когда перестал Вран в холодном поту по ночам в холме просыпаться, думая, что приснилось ему всё, растерялся Вран немного.
Потому что всё не так радужно оказалось, как ему мечталось.
Не рассчитывал Вран, что затея его со шкурами волчьими сработает — правда из побуждений искренних, из злости на деревню свою действовал. Возможно, увидела Лесьяра в побуждениях этих нечто такое, что развеяло её подозрения первоначальные — или, может, сыграло на руку Врану то, что хоть в чём-то он лютам с русалкой помог. Неизвестно это Врану: ничего ему Лесьяра не сказала, о решении своём не объявила, просто очнулся Вран в холме, увидел великана лысого, скромно ему улыбавшегося, и сказал этот великан: «Молодец».
«Молодец». Вран помнит, как чуть сердце у него от этих слов не остановилось — а великан лишь кивнул, улыбаться продолжая, словно подтверждая: да, всё правильно ты понял.
А потом как-то наперекосяк всё пошло.
Никто, естественно, Врана с нахрапу в волка обращать не собирался. И намёка на это не было. Был у лютов для гостей таких, жить с ними желающих и своими стать, свой обряд посвящения — но не такой совсем, как у Врана в общине. Бесконечный даже не обряд, а образ жизни.
И в этом-то образе жизни все камни подводные и крылись.
Во-первых, толком Врана к себе и не приняли. Ни разу он за границу холмистую не ступил, ни разу с лютами кров или пищу не разделил — заслужить их надо было. Поселили Врана преспокойно в холме этом треклятом, с ночницей, после заката солнца неизменно буянящей, уже из ушей у Врана её пришёптывания да вопли раззадоренные лезли. Не имел Вран права за границу на землю лютов проситься, не давали ему ни одежды новой, ни еды, ни воды — сам должен был себя обеспечивать или, если не устраивало что-то, домой разворачиваться, никто его здесь не держал.
Во-вторых, совсем не таким круг общения Врана был, как он себе представлял.
Приставили ко Врану «старшего», наставника его до самого конца посвящения, чтоб ему пусто было — и только с ним Врану разговаривать было положено. Наставником оказался брат погибшего мужа Лесьяры, дядя Баи и Сивера — и большего брюзги Вран в жизни не встречал. Запрещалось Врану с кем-либо, кроме него, хоть словом перебрасываться, здороваться даже, в глаза открыто смотреть; превратился Вран сам в тень безмолвную, ночницу какую-то вторую, только ночнице хотя бы свободно можно было рот открывать. Врану же — только с Солном этим проклятым. А ещё внешне Солн очень Сивера напоминал, и не разбирал Вран иногда спросонья: то ли старший к нему пришёл, то ли Сивер опять к Рыжке своей через границу спешит.
В-третьих,
